Луиза Мишель - Нищета. Часть первая
— Что вы об этом знаете? Разве можете вы измерить скорбь моей души? Впрочем, действительно, на что мне сетовать? Простолюдин, я вместо того чтобы остаться невеждой, как предназначено всем людям моего сословия, получил образование благодаря тому, что меня учили вместе с другим ребенком; по воле случая он стал моим хозяином…
— Но он хотел быть только вашим другом, как вы сами сейчас сказали! — прервала маркиза.
— Мне это слишком хорошо известно! — нетерпеливо произнес Артона.
— Вы обязаны ему тем, что поднялись на голову выше других людей вашего класса.
— Лишь я один знаю, как дорого мне обошлось это мнимое превосходство, как оно омрачило мое детство…
— Да?
— Живя в деревне, я одевался просто, зато был свободен; ел черный хлеб, зато мое сердце не было голодно; ведь оно нуждается в ласке, как тело — в хлебе. Но в семье Гюстава…
После паузы Артона добавил:
— Если мое прошлое было тягостным, неужели вы думаете, что настоящее — лучше? Звезда моего детства закатилась: моя бедная мать умерла из-за того, что я ее покинул. И звезде моей молодости не сиять на небесах… я вынужден расстаться с нею…
Валентина, испуганная словами секретаря, попыталась успокоить его и удержать от слишком откровенных признаний. Чтобы перевести разговор на другую тему, она сказала:
— Зато ваши филантропические мечты осуществились. Разве мысль, что вы являетесь душой столь гуманного дела, не радует благородное сердце?
— Да, конечно… Но этого мало.
— Как, разве мало для высоких умов оделять людей, доселе обреченных на невежество, насущным хлебом знания? Разве мало выпрямлять спины, подобострастно согнутые в ожидании милостыни? Разве мало быть одним из тех, кто несет в народ свет истины и разума?
— Вы правы. За отсутствием счастья приходится довольствоваться сознанием, что делаешь добро.
— Но разве счастье не в этом?
— Вы думаете?
Покраснев, она не ответила. Артона продолжал:
— Нет, я чувствую, что этого недостаточно. Какая-то непокорная сила бунтует во мне.
— Заставьте ее смириться.
— Заставить смириться океан пылких страстей влекущих меня к недостижимой цели, хотя я не смею сделать и шага к ней?
Артона замолчал. На лбу его выступил пот.
На этот раз Валентина не нашлась что ответить, вновь взяла вышивание и стала машинально наметывать стежки. В ее груди бушевал целый вулкан чувств приводящих ум в смятение.
После долгой паузы, похожей на молчаливый разговор сердец (к нему нередко приводит взаимная откровенность), секретарь продолжал:
— Вы говорите, что я стою головой выше других. Ошибаетесь, сударыня! Лишь благодаря любви человек становится совершенным. А я, увы, ощущаю какую-то пустоту, и из-за этого большая часть моих способностей не находит применения.
— Объяснитесь!
— Как и вы, я считал, что, творя добро, можно заполнить ту пустоту в сердце, которая возникает от неразделенного чувства, и всей душой отдался делу Гюстава.
— Так вы и должны были поступить.
— Согласен. Но вскоре я понял всю тщету этих выспренних философствований.
— Что вы хотите сказать?
— Мне думается: чтобы жить в полном смысле этого слова, человеку нужна любовь, как окружающему его миру нужны солнечный свет и тепло…
Артона умолк, затем медленно проговорил:
— Для некоторых людей жизнь — самообман, и это дает им право уйти из нее.
Сделав столь драматический вывод, он повернулся и зашагал прочь, не попрощавшись и даже не взглянув на Валентину, как человек, которого близость смерти освобождает от светских условностей. Вконец растерявшись, маркиза побежала за ним.
— Я запрещаю вам умирать!
— А какое право вы имеете распоряжаться мой жизнью? — угрюмо спросил он, обернувшись.
— Это право дает мне дружба…
— Ее недостаточно!
И Артона закрыл за собою дверь.
Остаток дня был мучителен для молодой женщины. Она зашла было к Люси, намереваясь все ей рассказать, но не решилась. Много раз глядела она на дорогу — не покажется ли Гюстав; но тот не возвращался.
Вечером Валентина, сидя у окна, неотрывно смотрела на окно комнаты секретаря. При свете горевших во дворе фонарей она увидала, как молодой человек, завернувшись в плащ, вышел из флигеля. Медленно и нерешительно он открыл калитку, потом вернулся обратно. Валентина укрылась за портьерой. Артона остановился напротив ее окна. Быть может, он догадывался, что она заметила прощальный взмах его руки? Затем он скрылся в ночном мраке.
Маркиза хотела его позвать, спустилась вниз, выбежала за порог, но ничего не могла различить в темноте. Несколько минут она шла по дорожке, прячась за деревьями, как будто ночь была недостаточно темной, чтобы скрыть ее от посторонних глаз. Отойдя настолько далеко, что ее мог услышать лишь тот, кого она пыталась догнать, она окликнула его дрожащим от волнения голосом. Ответа не последовало. Тогда она вернулась к флигелю.
Глава 25. Падение
В комнате секретаря горел свет. Ключ торчал в замочной скважине. Валентина не могла противостоять искушению и вошла.
Все деловые бумаги были приведены в порядок и аккуратно сложены. На столе лежало письмо, адресованное Гюставу. Валентина распечатала конверт и прочла:
«Прощай, Гюстав! Я люблю тебя. Я должен умереть. Не оплакивай меня.
Артона».Маркизу охватила нервная дрожь; из ее груди едва не вырвался крик отчаяния. Чтобы заглушить его, она упала ничком на постель и, зарывшись лицом в подушку, в порыве неутешного горя, впилась в нее зубами.
— Он любил меня! И я любила его! — воскликнула она, сдерживая рыдания. — О, жестокий долг, о, глупая добродетель! Что вы дадите мне взамен счастья, которое вы у меня отняли?
Ее руки, конвульсивно сжимавшие изголовье постели, нащупали свернутую в трубку тетрадь. Свеча погасла; Валентина вновь зажгла ее, воспользовавшись тем, что в камине, подернутом пеплом, еще тлели уголья.
Ее находка оказалась дневником Артона. Безрассудная страсть, горячее чувство пылали в каждой строчке. Молодая женщина жадно вчитывалась в них, терзаемая скорбью, любовью и жалостью. Дневник кончался следующими словами:
«Все в этом мире, от скрытых в траве букашек с золотящимися на солнце усиками, до планет, которые, тяготея к солнцу, несутся вокруг него в беспредельном пространстве, все может свободно любить, лишь человек не может…
Я думал, что найду спасение, творя добро, что лишь так сумею погасить вулкан, клокочущий в моей груди. Но нет, только смерть, испепелив мое сердце, потушит этот пожар…»
