Елена Сантьяго - Унесенные ветрами надежд
Он привел ее в тайное убежище, где жили также остальные сбежавшие долговые рабочие вместе с беглыми рабами, однако уже после следующего богослужения в кое-как сколоченном из досок сарае в лесу, который он называл часовней, появилась проблема, для решения которой ему понадобилась ее помощь. Одну из долговых служанок избил и прогнал хозяин, потому что она была на поздних сроках беременности. То, что этот мужчина сам был причиной ее позора, его не беспокоило. До того, как Эдмонд привел ее в лагерь беглецов, она родила прямо в той часовне. Ребенок умер вскоре после родов, а женщина была слишком слабой, чтобы встать и уйти. Ее крепко держала в своих лапах лихорадка, и никто не мог сказать, выживет ли она. В этой ситуации Эдмонд попросил помощи у Деирдре, и она с готовностью ее оказала. Они вместе дежурили у больной, вливали ей в рот воду и делали холодные компрессы, молились вместе с женщиной и даже пообещали передать ее родителям весточку от нее.
Они старались как могли, чтобы облегчить ей жизнь, до тех пор, пока смерть при следующем дожде не заглянула в душную и полную жужжащих комаров тесноту часовни и забрала с собой женщину. Они похоронили ее, предав тело земле прямо рядом с бедным младенцем, которого Эдмонд успел окрестить, прежде чем тот издал последний вздох. Они вместе стояли у могилы, в то время как капли дождя падали на них с крон деревьев и превращали все вокруг в густой влажный туман. Деирдре плакала, когда Эдмонд читал молитвы из псаломника:
– «Господь есть пастырь мой, и у меня все будет в достатке. Он выведет меня на зеленую лужайку и проведет к свежей воде. Он наполнит мою душу, он приведет меня на путь праведный во имя свое. И если я уже иду по долине тени смертной, я не боюсь несчастий; доброта и сердечная теплота будут следовать за мной всю мою жизнь…»
Ее израненная душа болела, она чувствовала себя жалкой, слабой и одинокой. Позже она не могла объяснить, почему, ища утешения, прижалась к нему.
Он обнял ее рукой за плечи, по-братски, как будто защищая, после чего она прижалась к нему еще теснее и обхватила обеими руками за талию. Немного помедлив, он тоже обнял ее, и так, держа ее в объятиях, остался стоять рядом с ней под дождем. Она чувствовала тепло его тела и продолжала плакать, но с этого момента у нее на сердце было не так больно, как раньше.
С тех пор между ними ничего больше не было, хотя они виделись часто, и не только на богослужении или на исповеди. Всегда находились какие-то дела, в которых она могла помочь ему. Например, чтобы навести порядок в часовне. Или при изготовлении свечей, когда один из долговых работников приносил с собой восковые огарки, или при удалении лиан, которые влезали через оба узких окошка внутрь жалкой маленькой деревянной церквушки. И всегда она была готова помочь ему, а он всегда с готовностью принимал ее помощь. И при этом он обходился с ней настолько предупредительно и с таким почтением, что у нее возникало чувство, что она ценный и уважаемый человек. Вся та грязь и нищета, в которой они вдвоем жили, прячась от всего мира, в такие моменты были делом второстепенным. Когда Деирдре находилась рядом с ним, она в душе чувствовала себя святой.
Он широким шагом шел вперед, мрачно вглядываясь в темноту и держа перед собой фонарь. Деирдре с удовольствием взяла бы его под руку, потому что ей очень хотелось быть ближе к нему, однако на такую степень доверительности по отношению к Эдмонду она не могла решиться снова. Одновременно она подозревала, что его огорчение связано со всем тем злом, которое случилось с ней в Данмор-Холле. Казалось, что это больше задевает его, чем ее саму.
– Эдмонд, ты идешь слишком быстро, – сказала Деирдре, еле переводя дух. – Мы ведь уже достаточно далеко от Бриджтауна!
Он сразу же замедлил шаг и виновато улыбнулся ей:
– Прости. Я неосмотрительный глупец.
В это мгновение она поняла, что чувствовала все это время. Боже, она любила его.
45
Элизабет на ощупь прошла в темноте в комнату Фелисити, которая находилась рядом с ее комнатой, и после долгих поисков наконец нашла ночную свечку. Столько же времени ей понадобилось, чтобы отыскать кресало, хотя Фелисити очень точно описала ей, где что лежит. Ее кузина могла бы и сама принести их, однако наотрез отказалась ходить в кромешной тьме. Элизабет не стала упрекать ее из-за этого, поскольку видела, что Фелисити находится на пределе своих сил. Одной лишь темной комнаты было достаточно, чтобы в ней ожили все ужасы прошлого. Наконец Элизабет зажгла свечу и вернулась в свою спальню. Фелисити спрыгнула с кровати.
– Слава Богу! – с облегчением выдохнула она.
Она выглядела ужасно. Ее волосы были спутаны, платье пропотело и помялось, а под глазами залегли глубокие тени. Элизабет, глядя на нее, могла лишь предположить, что и она тоже вряд ли была воплощением свежести. Однако это весьма мало заботило ее. Ей хотелось убежать отсюда, причем как можно быстрее, не считаясь с тем, что на улице стоит непроглядная тьма, а на острове происходит бунт. В этот момент она думала только о своем ребенке, которого нужно было забрать, и ничто другое ее не волновало. Оставалось еще лишь одно дело.
– Нам нужно пойти посмотреть на Марту, прежде чем мы уйдем.
Фелисити неохотно кивнула.
– Да, очевидно, придется. Но я все-таки выскажу ей мое мнение! Эта женщина все время спала, пока мы тут тряслись от страха в ожидании смерти! – И вдруг она вздрогнула: – Что это было?
Элизабет тоже услышала какой-то шум и скрип деревянных половиц.
– Это Марта. Она вышла из своей комнаты.
Фелисити облегченно вздохнула, затем презрительно сказала:
– Естественно. Теперь, когда все завершилось и нас освободили, она наконец-то очнулась от наркотического сна!
Дверь в спальню Марты была открыта, как и окно, что можно было заметить, только войдя внутрь комнаты. Белая занавеска от комаров призрачно развевалась на ветру. И прямо перед ней вырисовывалась огромная фигура, темная, как ночь. Это был чернокожий, и, когда он повернулся к ней, Элизабет узнала его. Это был Акин.
Фелисити издала пронзительный крик и отпрянула назад, в коридор. Элизабет, словно окаменев, осталась стоять. Ее тело, казалось, не хотело повиноваться ей, и она не могла двинуться с места. Поймав на себе взгляд Акина, она вспомнила ту ночь. «День настал», – пронеслось у нее в голове. Она не знала, почему эти слова врезались ей в память, но все вдруг стало казаться предельно ясным. Словно загипнотизированная, она смотрела на Акина, видела белизну белков его глаз, зарубцевавшиеся шрамы на его щеках, иссиня-черный блеск кожи. Он был босой и почти голый, на нем были лишь потрепанные бриджи, которые носили все рабы на полях. На его теле перекрещивались два ремня для оружия, тяжело набитые гильзами для патронов, чехлами для ножей и чехлом для короткоствольного ружья. Он глубоко вздохнул, затем повернулся и в следующее мгновение просто исчез, оставив после себя абсолютную тишину. Тонкая занавеска трепетала на сквозняке.
