Джессика Мэннинг - Соперницы
Лилиан посмотрела на потолок, с которого свисали мухоловки, где трепыхались различные насекомые, пытаясь обрести свободу, зачастую жертвуя лапкой. Ироничная улыбка тронула губы женщины. Как она похожа на этих насекомых! До той поры, пока Филипп не обзаведется женой и не привезет ее в Вильнев, она обречена на ожидание, не в силах изменить что-либо в своей судьбе. Единственное, что радовало ее в жизни, – это ее сын. Когда ей становилось плохо, она тут же думала об Азби, и мир становился вдруг лучше.
– Иди, погуляй на улице, – сказала она сыну, вставая из-за стола, – а я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое на ужин.
– Ладно, – сказал мальчонка и вышел из дома. Несмотря на все минусы положения, были и очевидные позитивные моменты в ее существовании. Обязанности Лилиан сводились к минимуму. За домом и землей следили рабы Дювалонов. По большому счету она только обслуживала себя и сына да ублажала Филиппа, когда он появлялся в поместье. У нее была уйма свободного времени, чтобы заниматься своими делами. Она неплохо владела иголкой с нитками, поэтому шила в огромных количествах разного рода фартуки, юбки, тряпичных кукол и прочую мелочь, которую Джуба, раб, присматривающий за домом, отвозил в Новый Орлеан раз в неделю и продавал на рынке. Деньги, заработанные ею таким образом, она откладывала с вполне определенной целью.
Лилиан прошла в свою комнату за кухней. Большая часть дверей в поместье Вильнев была закрыта, а апартаменты Филиппа она видела, только когда он вызывал ее. Ей очень нравилось, что никто никогда не приходил в ее комнату. Это была ее крепость, ее обитель, место, где она наедине с собой могла вынашивать планы на будущее Азби.
Лилиан села в кресло-качалку возле окна. Она взяла в руки свое шитье и сосредоточилась на работе. Вскоре глаза ее начали слезиться и болеть. Она была уверена, что зрение ухудшается, но молилась лишь о том, чтобы ей хватило времени заработать достаточно денег, чтобы выкупить свободу сына у его отца – Филиппа Дювалона.
* * *По тропке среди сахарного тростника по направлению к Эритажу бежал бездомный кобель, ведомый запахом жареного мяса. С его украшенной боевыми шрамами морды капала слюна. Пес прибавил ходу и остановился, лишь подбежав к чугунным воротам поместья. Ворота были приоткрыты, словно хозяева дома ждали его. Кобель поднял морду, подозрительно принюхиваясь, затем проскользнул внутрь, воровато озираясь по сторонам. Пес продолжил путь, обогнув лужайку у дома, и остановился, только чтобы задрать ногу у розового куста.
По другую сторону куста из ниоткуда выросла фигура с камнем в руке. Бесшумно размахнувшись, человек запустил в пса камнем, и тот, описав дугу в воздухе, попал собаке точно между глаз, добавив свежих шрамов. Кобель взвизгнул, закружил, ослепленный ударом, и кинулся наутек, подальше от дома, запаха мяса и злых людей.
Зенобия удовлетворенно улыбнулась, провожая удаляющегося пса взглядом. Ей было за сорок, она была негритянкой. Когда она была помоложе, то следила за рабами-детьми, а сейчас считалась кем-то вроде домоправительницы в поместье Эритаж. Это была высокая, мускулистая, костистая женщина с совершенно черной кожей, немыслимыми кудряшками, приплюснутым носом и большими губами, что выдавало сенегальское происхождение. Ее единственным одеянием был большой белый халат, а ноги были босы, открывая взору белые каменные ступни.
– Зенобия, что это был за шум? – раздался голос с веранды.
Негритянка взошла на веранду, где две женщины выжидательно смотрели на нее. Сейчас, когда погода прояснилась, они обе находились в ожидании. Одна ждала мужа, другая – брата.
– Просто приблудный кобель, хозяйка.
Анжелика Журден заговорила первой:
– Ох уж мне эти твои бродячие собаки! Зенобия, ты небось приветила ее камнем?
Зенобия лишь безразлично пожала плечами.
– Бедняжка наверняка хотела просто поесть, – сказала Сюзанна Журден.
– Бродячие собаки приносят плохие новости, – ответила негритянка, собирая со стола две пустые чашки и кофейный набор. Не произнеся более ни слова, она ушла в дом.
Когда рабыня закрыла за собой дверь, две девушки переглянулись и захихикали.
– Зенобия просто жить не может без этих бродячих собак, – сквозь смех сказала Анжелика.
– Без собак и своих предрассудков, – ответила Сюзанна.
Отсмеявшись, девушки сели в кресла, привезенные из Англии. Если бы незнакомец вошел сейчас на веранду, его бы поразила не только красота женщин, но и их непохожесть. Анжелике было двадцать, то есть на два года меньше, чем брату Жану Луи, владельцу плантации Эритаж. Волосы цвета выжженной соломы украшали красивое овальное лицо и изящную шею. Ее огромные глаза светились хризолитовым цветом, завораживая любого, кто смотрел в них. Молочный цвет лица с нежной кожей и едва заметным румянцем притягивал к себе взгляд. Тонкий прямой нос и большой, тонко очерченный рот довершали картину какого-то едва уловимого очарования, перед которым невозможно было устоять. Анжелика была из той породы женщин, что сводили мужчин с ума, заставляя совершать их безумные поступки.
Жена Жана Луи, которой было лишь на год больше, чем Анжелике, была не менее красивой женщиной, но по-своему. Ее лицо было удлиненным, но это не бросалось в глаза, так как взгляд сразу притягивал большой чувственный рот с очаровательной родинкой над верхней губой, черный шелк волос каскадом спадал на плечи и доходил до высокой груди. Темно-карие глаза смотрели на мир с каким-то отстраненным выражением, что сводило мужчин с ума не меньше, но вызывало в них скорее желание обладать этой женщиной, нежели совершать ради нее подвиги.
Темнело, и Анжелика встала, чтобы зажечь лампы. Сюзанна предложила пройти в дом, и они расположились в гостиной. Это была уютная комната с персидскими коврами на полу и коллекцией ружей на стенах.
– Надеюсь, наряды, которые мы заказали в Новом Орлеане для бала у герцога, прибудут с Жаном Луи, – сказала Сюзанна.
– Если брат вообще приедет сегодня, – ответила Анжелика, которая знала ненадежный характер Жана Луи лучше.
– Но он же пообещал не задерживаться, – сказала Сюзанна неуверенно.
– Что ж, тогда он непременно приедет, ведь он по крайней мере пообещал.
Неловкая пауза повисла в комнате. Что-то невысказанное, словно занавеска, разделило двух женщин.
Зенобия просунула голову в дверь и объявила, что ужин скоро будет готов. Девушки ушли наверх переодеться к ужину, а Зенобия, будучи более практичной, нежели ее хозяйки, выключила лампы.
– Па-а-ро-о-хо-од!
Крик прорезал вечерний воздух, словно нож, и причал пришел в движение, точно потревоженный муравейник. Крик был продублирован десятком детских голосов, передавших известие вдоль колонны магнолий. В поместьях начали готовить экипажи и разогревать ужин.
