Шарлотта Физерстоун - Одержимый
Сделав еще две затяжки, Линдсей выпрямился и потянулся к письму. С нарастающим эффектом от опиума он мог найти в себе силы, чтобы прочитать послание.
Сломав печать, он развернул бумагу и стал разбирать торопливый почерк Роберта Миддлтона.
«Она мучительно переживала схватки весь день, в одиночку, и рядом не было никого, кто помог бы ей или предложил поддержку. И это – первое, в чем я раскаиваюсь».
Сердце Линдсея упало. Еще одна ложь. Анаис сказала, что родовые муки не были чрезмерно долгими. Что Броутон был с ней, заботился о ней. Почему она солгала? Почему решила преподнести эту историю именно так, чтобы Линдсею было легче? Неужели считает его таким уж слабым и уязвимым? Боже, он что, в самом деле настолько слаб?
Линдсей взглянул на горелку и опиум. Он сказал матери, что попытается вернуть себя самого, и все же был здесь, снова курил трубку – потому что не мог справиться с собственными эмоциями, с этой болью, занозой сидевшей внутри. Да, Линдсей был слаб – и не мог больше отрицать это.
«Мой брат прибыл в тот маленький коттедж, чтобы навестить Анаис, и обнаружил ее на последнем этапе схваток. Он помчался обратно в дом, чтобы привезти меня, и, когда мы добрались до коттеджа, стало очевидно: роды вот-вот начнутся. Производя на свет вашу дочь, Анаис держалась бесстрашно, не издала ни единого звука, и я не мог не ощущать благоговейный трепет перед ее спокойствием и самообладанием.
Все шло исключительно хорошо до того момента, когда послед не смог отделиться от стенок матки. Именно тогда началось кровотечение, яркое и обильное. Было так много крови – намного больше, чем я видел за всю свою жизнь! Я начал паниковать – и потратил впустую немало ценного времени, метался в страхе, тогда как должен был использовать все свои профессиональные навыки и знания, все, чему меня учили. И это – второе, в чем я раскаиваюсь. В свою защиту скажу, что никогда еще не сталкивался с такими осложнениями при родах, как те, которые постигли Анаис. Так много крови – потоком текущей крови! Это обескуражило меня, заставило почувствовать себя беспомощным».
Губы Линдсея обхватили трубку, и он вдохнул дым снова, потом еще раз… Он курил до тех пор, пока кровавые мальчики не замелькали перед глазами. Утолив острое желание вдохнуть опиум и придя в подобие согласия с самим собой, Линдсей опять погрузился в чтение.
«После моих усиленных попыток отделить послед вручную стало очевидно, что Анаис потеряла слишком много крови – боюсь, все ее тело кровоточило так, что вокруг меня натекали красные лужицы. В ушах все еще стоит стук ее крови, которая струилась по бокам кровати, капала на деревянные половицы.
Я благополучно справился с отделением последа и сумел остановить кровотечение, и все же, полагаю, немногое можно было сделать для того, чтобы восстановить количество крови, которое она потеряла.
К счастью, Анаис оставалась без сознания большую часть этого тяжкого испытания. До сих пор не могу забыть, как перед глубоким обмороком она смотрела на меня этими широко распахнутыми, испуганными глазами – в этих глазах ясно читался весь ужас приближающейся смерти. И не премину заметить вам сейчас, что ее последними словами в тот ужасный момент были: „Позаботьтесь о моем ребенке“.
Опасаясь, что уже подвел ее в жизни, я решил не поступать точно так же и со смертью. Поэтому попросил брата привезти мою жену и, не заботясь о травме, которую Маргарет сама пережила не более чем две недели назад, попросил ее стать кормилицей ребенка Анаис.
После неудачных преждевременных родов в груди моей жены осталось достаточно молока, чтобы кормить ребенка. Тогда наши дни и ночи были заполнены заботами о малыше и удовлетворением всех потребностей моей пациентки, которая по-прежнему не приходила в себя. Я боялся худшего, когда спустя почти два дня у нее началась лихорадка. Я вынужден был констатировать, что Анаис определенно не сможет больше цепляться за жизнь».
Прижимая дрожавшие пальцы к глазам, Линдсей пытался остановить слезы, хлынувшие в пелене опиумного тумана. Анаис так нуждалась в нем, а он бросил ее – потерянную и одинокую… Проводил дни напролет в праздности и жалости к себе, любимому, пока Анаис из последних сил боролась, пытаясь произвести на свет его ребенка.
«Мы заботились о девочке с ночи ее рождения. Было не слишком трудно притворяться перед слугами, что этого ребенка родила Маргарет, ведь мы не делили отчаяние от потери своего собственного малыша ни с кем, кроме моего брата. Лишившись двух предыдущих детей, мы решили сохранить смерть нашего третьего ребенка в тайне, оставив это только между нами. Поскольку никто не знал о том, что Маргарет потеряла дитя, окружающие предположили, что ребенок, плач которого они вдруг услышали из нашей спальни, был нашим собственным.
Несмотря на высокую температуру и ощутимую потерю крови, Анаис пришла в сознание на шестой день после родов, наконец-то обретя ясный разум и избавившись от лихорадки. Наверное, будет лишним рассказывать вам, сколько слез облегчения было пролито, когда мы увидели ее наконец-то открывшей глаза. Наверняка не стоит упоминать и о том, какие душевные муки испытывали все мы, когда Анаис осознала, что не может заботиться о ребенке так, как должна делать это мать.
Никогда не забуду, как выглядела Анаис, когда спустя две недели после родов попросила моего брата отвезти ее домой. Тот прощальный взгляд, которым она одарила своего ребенка, будет преследовать меня всегда. Ни на мгновение не допускайте даже мысли о том, что она отдала дочь ради того, чтобы облегчить собственное положение. Ни на мгновение не допускайте даже мысли о том, что ее решение было поступком испорченной женщины – о нет, это был поступок настоящего ангела!
Мы никогда не забудем нашего ангела. Мы никогда не забудем, что именно благодаря вам двоим наше самое заветное желание осуществилось.
Не исключено, что однажды вы сможете примириться с тем, что произошло, и научитесь находить удовлетворение от осознания того, что ваша любовь друг к другу сделала нашу жизнь неизмеримо ценнее».
Письмо выскользнуло из рук Линдсея. У него осталось лишь два варианта действий. Плакать – при том, что он не позволял себе подобного проявления чувств долгие годы, – или снова взяться за трубку. Принять решение было нетрудно. Ощущение трубки в руках было таким знакомым… А вот от слез он давно отвык.
Анаис прошла по длинному мраморному коридору и остановилась перед деревянной дверью, обшитой тяжелыми панелями. Она постучала, подождала ответа. Никто не отозвался. Открыв дверь, Анаис увидела лорда Уэзерби, спящего на диване. Рядом с ним лежала жена, ее голова устроилась на его плече. Они обнимали друг друга.
