Жюльетта Бенцони - Графиня тьмы

Однако времени на поиски уже не было, и она поспешила вслед за двумя тенями, направляющимися к морю. У скал она вдруг потеряла их из виду, но вскоре облегченно перевела дух, увидев, как мужчина зажег фонарь, хотя напрасно: она быстро убедилась, что огонек, пляшущий в тридцати метрах перед ней, только мешал находить дорогу среди нагромождения довольно скользких камней. Отчаянно моля бога уберечь ее от рокового для ее ног падения, она кралась, изо всех сил стараясь не потерять из виду огонек, но все же не уследила за ним. Коржик луны в это же самое мгновение тоже скрылся за тучами, и Лали погрузилась в кромешную тьму посреди гранитного океана. Она боялась пошевелиться. Прошло некоторое время, и месяц показался снова, но то, что он осветил, привело Лали в ужас: двое мужчин тащили на веревке крепко связанную Лауру. Лицо одного из них казалось черным и блестящим, другой же был трактирщиком Тангу.

Охваченная ужасом, она никак не могла понять: что же ей предпринять? Закричать — значило бы обнаружить себя, а случись такое, ее непременно бы убили. Ее расширившиеся от страха глаза не выпускали Лауру из поля зрения. Вот подругу привязали к островерхой скале, и стало ясно, что она обречена ждать, пока ее не накроет приливом. Надо было во что бы то ни стало бежать за помощью, добраться до селения, поднять по тревоге рыбаков, бить в колокол… Главное, опередить море. Тогда Лали заспешила, и эта спешка оказалась для нее роковой: поскользнувшись на водорослях, она упала в яму, полную воды, и так ушиблась, что от боли даже потеряла сознание…

Когда она пришла в себя, уже начался прилив. Лаура все еще была привязана к скале, а ее палач сидел на камне и наблюдал за происходящим. Он находился довольно далеко от Лали, но даже оттуда ей было слышно, как он злорадствовал. Понимая, что нельзя больше терять ни минуты, она ощупала себя: благодарение богу, ничего не сломано. Вышла луна, и ей удалось наконец, отыскав тропинку, подняться к трактиру. Она хотела крикнуть, но, как в кошмарном сне, из ее обледеневших губ не вырвалось ни звука. Вокруг нее сгустилась гробовая тишина, лишь изредка прерываемая плеском волн, бьющихся о камни. Ночь снова стала непроницаемо-темной. И только в окне мрачного трактира светился огонек. Потеряв голову, она бросилась туда, увидела Тангу… И вдруг чья-то ладонь зажала ей рот, чьи-то руки оттащили назад, и она оказалась нос к носу с Кренном.

— Слава Пресвятой Деве Марии! Это вы! Наконец-то! Прошу вас, скорее! Она там умрет… если уже не умерла…

В двух словах она описала разыгравшуюся в бухте драму, где соучастником убийцы был Тангу. Через мгновение дверь трактира слетела с петель, а трактирщик был схвачен… Его силой потащили к берегу, а жандармы тем временем зажигали свои факелы от пламени очага.

— Оставайтесь здесь! — приказал Жуан Лали, видя, как она измучена. — Вы только нас задержите, а я оставлю с вами охранника на случай, если появится та женщина…

— Мне бы больше пригодился пистолет!

— Одно другому не мешает, — рассудил он и передал ей один из своих револьверов, а сам ринулся в ночь.

Предосторожность не была излишней. Через пять минут после того, как выступил отряд, на пороге дома показалась Гайд, волоча за руку Элизабет, рыдавшую от усталости и испуга. Очевидно, она не слышала, что тут произошло, и возвращалась в свою, как она думала пустую, берлогу. Но разобраться в случившемся ей так и не довелось: потрясенная состоянием внучки, Лали вскочила и дважды выстрелила в женщину из пистолета. Гайд без звука рухнула на пол, а девочка кинулась в объятия Лали, которой пришлось долго ее успокаивать. Потом она обернулась к жандарму, пораженному быстротой ее реакции, и приказала:

— Бегите к остальным, там вы принесете больше пользы. Да скажите капитану Кренну, что Элизабет со мной!

Когда все вернулись и она увидела Жуана, несущего на руках дрожавшую от холода Лауру, она чуть было опять не упала в обморок, но на этот раз от радости…

Из всей дьявольской троицы теперь в живых оставался один лишь Тангу. Трясясь от страха перед эшафотом, он и не думал оплакивать жену. Для него не было ничего важнее своей собственной участи, и он заговорил, и говорил без устали, выдав все подряд, не позабыв и о бедных девушках, которых приводил к чудовищу. Он рассказал и о настоящем убежище Понталека. Вынужденный бежать из старого монастыря, тот избрал своей новой резиденцией замок около мыса Бей, на другом берегу Аргенона, владельцев которого в пору добрых отношений с Лекарпантье ему удалось отправить на казнь. Там-то и обнаружилась большая часть украденного из Лодренэ.

Но все-таки в особняке на улице Поркон де ла Барбинэ не спешили радоваться всем этим новостям. Испытав сильное переохлаждение той кошмарной ночью, Лаура чуть было не отошла в мир иной. Много недель подряд с помощью любящих близких она боролась с недугом. И вот наконец настал благословенный день, когда доктор Пельрэн объявил, что отныне ее жизнь вне опасности.

Это случилось светлым утром в начала лета, чайки играли с толстощекими тучками в небе, синем, как море, как глаза четырехлетней Элизабет. В садах расцветали розы, а в морском воздухе витали запахи перца и корицы, завезенных с острова Бурбон каким-то кораблем.

Лали распахнула настежь окна в комнате Лауры, хотя до этого их лишь ненадолго приоткрывали.

— Нужно дышать этим дивным воздухом! — воскликнула она. — Нужно наконец-то вздохнуть полной грудью! Нужно, — оборотилась она к кровати, откуда на нее со снисходительной улыбкой взирала Лаура, — чтобы этот 1800 год стал для вас началом новой жизни!— Я так много и не требую для себя! — отозвалась молодая женщина. — Покоя, и больше ничего, просто сердечного покоя, вот и все, что мне нужно.

Но она вовсе не была уверена, что дождется его когда-нибудь: ей так мешал образ одного господина, еще посещавший ее в горячечном бреду, его насмешливые глаза орехового оттенка, его улыбка, его смех…

— Возможно, в иной жизни? — прошептала она сама себе в ответ.

Но, ухватившись за спинку кровати из красного дерева, перед ней выросла Лали:

— Надеюсь все же, что это случится несколько раньше!

Лаура поняла, что та опять угадала ее мысли.

За десять лет Париж очень изменился.

Город как будто бы стал больше, просторнее. В конце очищенных от растительности, превращенных в широкий проспект Елисейских полей возводили монументальную Триумфальную арку во славу Великой армии. Почти полностью замостили площадь Согласия, откуда наконец-то совсем убрали уродливую статую Свободы, а вдоль садов Тюильри появилась красивая улица с аркадами, отгораживающая императорский дворец от нагромождения домишек квартала Сент-Оноре. Но, главное, в городе изменилась сама атмосфера. Пока берлина пробиралась к улице Бак, где им предстояло вновь остановиться в отеле Университета, Лаура отмечала, что на улицах появились элегантные экипажи и кареты с гербами и с лакеями в ливреях на запятках; видела она и спешащих в церкви людей, и оживленную торговлю. Город процветал, в нем чувствовалось кипение жизни, возвращение к истокам. Стирались последние следы ужасной революции, заново отстраивались разграбленные и заброшенные особняки, и даже если на государственных гербах вместо лилий теперь красовались пчелы, в перестроенных покоях Тюильри уже обосновалась племянница Марии-Антуанетты, где, окруженная блестящим, но слишком чопорным и даже скучноватым двором, готовилась в ближайшие месяцы подарить наследника своему августейшему супругу. Казалось, парижане начисто забыли о былых кровавых днях, и даже непонятно было: а стоило ли проливать столько крови ради того, чтобы вместо короля получить императора и вместо довольно покладистого повелителя посадить на трон самодержца, правящего железной рукой? Но истина состояла еще и в том, что Франция перестала быть незначительной страной, а превратилась в империю, находящуюся в зените славы, и ее армии заполонили большую часть Европы, где Наполеон сумел создать новые королевства для близких ему людей.