Уинстон Грэхем - Корделия

– Брук всегда был добр ко мне. Великодушен и внимателен. Я была к нему очень привязана.

– У вас с собой то стихотворение, о котором вы говорили?

Корделия протянула ему смятые листки. Дядя Прайди прочел и некоторое время сидел молча, разглаживая их худыми, костлявыми руками.

– Не стоит его сейчас публиковать.

– Я рада, что вы того же мнения.

– Возможно, оно не лишено художественных достоинств, я не разбираюсь. Но очень зло, мстительно. Попробуйте через двадцать лет. Брук не постареет.

Снова молчание. Странная мысль. Брук не постареет… Прайди подвинул кулек.

– У меня полно ваших денег. Девяносто фунтов с лишним. Люди сошли с ума – разбирают мою книгу. Наверняка половина не читает.

– Прайди, мне не нужны деньги. Это ваша книга. Это был заем, а не помещение капитала.

– В следующем месяце я поеду домой в Манчестер. На некоторое время.

– В Гроув-Холл?

– Я задумал монографию о крысах. Там спокойнее, не так часто придется ездить по приемам. Да и климат лучше. В Лондоне слишком сухо. Немного сырости не повредит.

Он ненадолго задумался.

– Наверное, это к лучшему, – сказала Корделия. – Думаю, вам там будут рады.

По тому, как она построила фразу, можно было заключить, что сама она не собирается возвращаться, но Прайди никак не выразил своего отношения. Может быть, даже не заметил. Хотя с дядей Прайди никогда нельзя точно сказать, что он заметил, а что – нет. После этого разговора Корделии почему-то стало легче. Как будто что-то прояснилось, распутались какие-то узлы, которые она не могла одолеть в одиночку. Впервые после смерти Брука она почувствовала себя успокоенной.

Прайди сказал:

– Этот парень Гексли. Умнее, чем я думал. И Дарвин. По-прежнему не во всем с ним согласен. Полностью не согласен. Но у них есть свои сильные стороны. Здесь странный народ. Как раз вчера вечером… Впервые смог выйти на улицу после приступа… Это наш малыш?

– Нет, он спит.

– Странно… Я ходил в театр с человеком по имени Уилберфорс. Граф или кто. Прямо бред какой-то. Передо мной сидела дама с обнаженной спиной. Не оторваться. Во втором антракте, пока Уилберфорс протирал пенсне, я увидел у нее блоху. Естественно, раздавил.

– И что дальше?

– Вскрикнула. Как-то вяло. Ужасное оскорбление. Ее кавалер был очень агрессивен. Я показал ему блоху. Объяснил. Обыкновенная "пулекс ирританс". Ноль внимания. Полное отсутствие чувства меры. Я попытался объяснить, что чуму в Лондоне главным образом переносили блохи и я действовал исключительно в интересах гигиены. По какой-то непонятной причине приняли за новое оскорбление. Чуть не полезли в драку, но тут, к счастью, поднялся занавес.

Корделия боролась с душившим ее смехом.

– Разве в Манчестере было бы не то же самое?

Он резонно возразил:

– В Манчестере она бы не явилась с голой спиной. Кстати, известно ли вам, что на этой самой улице чума унесла почти шесть тысяч жизней? Я сказал об этом миссис Каудрей. Она и не подумала огорчиться. Стойкая женщина.

Смех Корделии почти перешел в рыдание.

– Ох, Прайди!

– Возьмите еще конфетку.

– Я… не любила Брука. Никогда. Во всяком случае, так, как следует. Вы знаете…

– Ну, это еще не трагедия.

– Я… любила другого… несколько лет. Вы догадывались?

– Терпеть не могу гадать – оставим это ученым. Уилберфорс никакой не ученый. Вам бы следовало с ним познакомиться. Он совсем пал духом.

– Прайди, я вот уже пять лет люблю Стивена Кроссли. Когда умер Брук, я не могла оставаться в Гроув-Холле с мистером Фергюсоном. Я приехала в Лондон, чтобы разыскать Стивена. Помогите мне, пожалуйста. Вы единственный, кто знает, где его искать.

Дядя Прайди потрещал пальцами.

– Если бы знал, то, конечно, помог бы вам, юная леди. Откуда мне знать? В Лондоне четыре миллиона жителей.

– Но вы же как-то встретились с ним на улице, и он пригласил вас в мюзик-холл. Вы писали, он там управляющий.

– Правда? О, это было много месяцев назад. Я так и не пошел. Это не для меня. Но он управляет еще двумя-тремя. Может, уже далеко отсюда.

– Понимаю. Да, я все понимаю. Что угодно могло случиться. Но это все-таки шанс. У меня такое чувство… Видите ли, Прайди, в последний раз, когда он заезжал в Гроув-Холл, я его не приняла, а перед тем порвала с ним. Всю неделю – после смерти Брука – я чувствовала, что мне нечем дышать, и поняла: нужно попытаться найти Стивена, увидеться, объясниться и, может быть, что-то исправить. Эти годы… они для меня потеряны.

Прайди немного помолчал и спросил:

– Когда Брук был в Лондоне – перед тем, как в первый раз заболеть, – вы всю неделю встречались со Стивеном?

– Да.

Он покачал головой.

– Стоило посмотреть на вас по возвращении: нарцисс после бури. "Королевское варьете" здесь совсем недалеко. Наткнулся, когда искал памятник Нельсону. Хотите пойти?

Корделия вздрогнула.

– Прямо сейчас?

– Почему бы и нет? Еще нет девяти.

Оказавшись так близко от цели, Корделия вдруг испугалась; ей захотелось бежать. Слишком много для одного дня. Может быть, в среду. Но какой найти предлог? Нужно написать отцу с матерью… И потом…

– Хотите, я пойду с вами?

– О, если бы вы могли… Но…

– Я свободен и в четверг. Пользуйтесь. Завтра я иду к Уилберфорсу смотреть его кроликов. Он получил черного от двух белых. С кроликами не так интересно: меньше вариантов.

Почему бы и не сегодня?

– А Ян? – почти с надеждой спросила Корделия.

– Миссис Каудрей за ним присмотрит. Она привыкла ухаживать за моими мышами.

– Прайди, вы действительно собираетесь составить мне компанию?

– Если не помешаю.

– О, нисколько! Если вы обещаете не брать с собой мышей.

В глазах дяди Прайди вспыхнули веселые огоньки.

– Пойду возьму галоши.

Глава VIII

Они доехали омнибусом до Чаринг-Кросс Роуд, сидя друг против друга на обитых синим плюшем сиденьях, в слабо освещенном газовой лампой салоне, трясясь и качаясь вместе с другими восемью пассажирами. Корделию подташнивало, но она убеждала себя, что это из-за тряски и духоты.

Наконец кондуктор открыл что-то вроде люка и объявил: "Чаринг-Кросс". Они вышли. Прайди сильно хромал.

– Идите с другой стороны, – попросил он, – а то я боюсь задеть вас тростью.

Они завернули за угол и пошли по Стрэнду. Над рекой клубился легкий туман; ярко горели уличные фонари. Магазины стояли с освещенными витринами, многие еще работали. Ларьки с апельсинами, табачные киоски, трактиры… На улицах было полно омнибусов, повозок и кэбов; привычно переругивались продавцы спичек и газет.

Они упорно протискивались сквозь толпу. Корделии было в диковинку видеть столько людей сразу. Босоногие мальчишки; иностранцы в длинных, свободного покроя пальто; размалеванные женщины; молодые девушки парочками, с крашеными желтыми волосами; элегантная театральная публика; завсегдатаи пивных; официанты; старики… Запахи, шум, суета большого города… Все это угнетало Корделию, и она обрадовалась, когда они свернули в безлюдный переулок и вскоре вышли к ярко освещенному парадному. Театр был похож на старое "Варьете".