Зия Самади - Избранное. Том 1
— Веди козленка, пусть Ходжа благословит его, сынок.
— Не надо, тага[16]. Уже поздно. Давайте лучше сварим джейрана…. — начал было Ходжанияз, но старик, вскочив с места, перебил его:
— Как это так? Если в честь такого гостя не зарежу барана, кто же я тогда буду? Да в вашу честь и верблюда мало, Ходжа!
— Ну пусть будет по-вашему, тага. Но если мы двух джейранов не зажарим, что мы тогда за охотники? Как, афандим? — спросил Ходжанияз.
— Правильно, Ходжа-ака, — поддержал Пазыл.
— На это и мы согласны, — сказал радостно старик.
Вскоре в казане уже варилось мясо. А в сторонке Сопахун и Пазыл на вертелах жарили целиком двух джейранов. Манящий запах капавшего в огонь жира, смешанный с дымом от сухих еловых веток, возбуждал необыкновенный аппетит. Все плотным полукругом расселись у костра и оживленно переговаривались.
— Мать! Печенка и курдюк уже готовы, — сказал старик, когда казан закипел, — приготовь-ка нам думбя-жигя.
— Пусть хорошо сварится, тага, — попросил Пазыл, но старик возразил ему:
— Э, сынок, печенка хороша еще с кровью. И для глаз полезно: даже днем можешь звездочку увидеть.
— Тага правильно говорит. Хоть вы и врач, однако не знаете пользы печени, афандим, — поддержал старика Ходжанияз.
Думбя-жигя — кусочки печени и курдючного сала, заправленные луком и черным перцем, — съели почти мгновенно. Ходжанияз попросил:
— Нельзя ли музыку, а, тага?
— Я готов, окям. Даже если гость сядет на шею, мы смолчим.
Старик начал настраивать кумульскую скрипку, изготовленную грубовато-прочно, но звонкую. Потом заиграл на ней и запел. Голос его слегка дрожал, однако звучал грустно и приятно, и когда, тряхнув головой, он воскликнул: «Хя-хум!» — полтора десятка его внучат — мальчиков и девочек — пустились в танец. Вначале они поклонились гостям во главе с Ходжаниязом, а затем встали попарно, лицом друг к другу, и, притопывая ногами, подняли руки:
О горе мое,О горе твое…Знает ли ван-ходжаГнев мой…
Старик увлекся, и по его следующему «хя-хум!» поднялись новые танцоры. Невестки, смущенно стоявшие в сторонке, подошли поближе и, будто бросая ветки в костер, тоже вошли в круг… Становилось все веселее. Здесь, на открытом воздухе, особенно красиво звучал бы бубен. Но кумульцы, к сожалению, очень редко играют на нем, предпочитая скрипку. Пазылу почему-то чудилось, что скрипка жалобно плачет, и все-таки он про себя отметил, что в кумульских танцах чувствуются отвага и удаль. Старик весь ушел в музыку, он приник к скрипке и самозабвенно водил смычком по струнам. И вдруг неожиданно оборвались одновременно и мелодия, и танец. Танцоры поклонились Ходжаниязу и расселись по местам.
— Спасибо, тага, насладились вдоволь, — поблагодарил Ходжанияз.
— Копыта только разогрелись, теперь бы пуститься в бег! — ответил старик, вытирая рукавом потное лицо.
— Вы, оказывается, увлекаетесь песнями и танцами, — заметил Пазыл.
— Как говорится, вороны криком радуют себя, а чем же еще можем радовать себя мы?
— Не сглазить бы, но это, наверное, и называется счастливой семьей…
Тем временем скатерть разостлали снова и на большом деревянном блюде принесли хорошо прожаренного, желтого, как урюк, джейрана, рядом поставили блюдо с вареным мясом.
— Палтахун!
— Да, отец!
— Подойди, сынок, и отрежь для Ходжи-ака самого хорошего мяса. — Старик вынул из ножен, свисавших с пояса, нож и протянул Палтахуну.
— Саитнияз-тага, — сказал Ходжанияз, попробовав от поданного Палтахуном куска вареного мяса, — что, если мы разделим одного джейрана по обычаю — на десять частей?
— Хорошо, хорошо, мой Ходжа. Кто будет перечить гостю?
— Ну, тогда вот вам нож, вы и делите.
— Смогу ли я, что вы? — опешил старик, но нож взял. Призадумался. Потом сказал: — Бисмилла, пусть будет отрадой для души…
Он разделил тушу на десять частей: передние и задние ноги, грудинку, боковые ребра, шейную и спинную части. Теперь предстояло самое трудное. Нужно было раздать куски десяти наиболее уважаемым из присутствующих, но так, чтобы доля каждого соответствовала его достоинству. Сделать это было тем труднее, что приезжих старик не знал. Все затаили дыхание… Саитнияз взял спинную часть и, сказав, что вся сила в спине, протянул ее Ходжаниязу, грудинку — Пазылу, задние ноги — Сопахуну и Самсакниязу, передние ноги — еще двум охотникам, спинной хрящ — Палтахуну, ребра — двум другим своим сыновьям.
— Мне полагается только шея, — заявил он.
— Удивительно, тага. Только тот, кто многое повидал, сможет сделать такое. Вы разделили правильно, не ошиблись, — похвалил Ходжанияз.
— Ну, ешьте. Горам будет стыдно, если вы не опустошите блюдо, — начал потчевать хозяин.
«Истинные уйгуры», — думал Пазыл, вгрызаясь зубами в кость.
Когда гости насытились, их потянуло ко сну. Да и рассвет уже приближался. Но старик никак не мог угомониться, продолжал говорить без умолку и, кажется, готов был начать все сызнова. Поэтому Ходжанияз, поблагодарив за угощение, сказал:
— Кони отдохнули, пустим их на луг, а сами ляжем спать.
Утро выдалось безоблачное, солнечное. Яркий свет, бахрома свежей зелени, отары овец на склонах, свежий, чистый воздух напоминали об идиллических радостях горной жизни. Хозяева, что вчера так веселились, уже давно заняты были каждый своим делом. Пазыл встал позже всех. Пока он умывался холодной горной водой, на лужайке забелела скатерть. Готовились подавать чай.
— Позавтракаем и будем добираться до пастбищ. Было бы хорошо, мой Ходжа, если бы вы остались пока с нами, — сказал старик во время чаепития.
— Спасибо, тага. Мы хорошо погостили. Бог даст, приедем на несколько дней на джайляу. А вы не задерживайтесь из-за нас, — ответил Ходжанияз.
— Да, если не двинемся пораньше, пастбища захватят переселенцы, тогда намучаемся…
— Неужто они и на земли вана-ходжи забираются?
— Эх, сынок… Вначале они притесняли народ… А теперь настал черед и вана-ходжи!
— А что ван-ходжа? — спросил Пазыл.
— Что до смерти других тому, кто привык только от своей головы мух отгонять? А нечестивцы чиновники очень уж жмут. Как избавиться нам от этих голодных волков?
— Можно и подумать, как…
— Вот-вот, — прервал Пазыла старик, — как у овец, так и у людей должен быть вожак.
— Все дело в вас, тага.
— Когда добро отнимают, обидно, но когда еще и издеваются, душа надрывается…
— Дался вам этот разговор! — вмешалась старуха. — Что-то совсем заболтались!
