Жанна Бурен - Премудрая Элоиза
Так шли наши самые прекрасные дни, самые сладостные месяцы.
Но и самые ослепленные существа в конце концов обретают зрение, а то, что известно всем, не может вечно оставаться в тайне.
Наша тайна открылась дяде самым глупым образом. Сибилла заболела. Приступ лихорадки свалил ее в постель. В течение некоторого времени мне пришлось довольствоваться услугами одной из горничных, столь же хитрой, сколь и глупой. Ты, должно быть, ее даже не заметил. Она довольно сильно хромала, и при взгляде на ее ожесточенное лицо всегда казалось, что ею владеют какие-то темные мысли. Хоть прошло много времени, — да и что теперь, — я все равно, вспоминая об этой девушке, чувствую горечь. Несчастное создание… Ее, как и всех, кто меня обидел, я должна сегодня простить от всего сердца. Я должна. Но поверь, это не легко…
Итак, она нашла в моей комнате одно из твоих писем — я забыла его убрать — и с невинной миной доставила его дяде. Ты выражался в нем достаточно ясно. Заблуждаться было невозможно.
Фюльбер узнал наконец, каковы отношения между нами. Как я и предвидела, его гнев был не меньшим, чем прежде доверие.
С твоим посланием в руках он ворвался в комнату, где я кроила себе бархатную шубку. По его бледности, нервному дрожанию век, по неожиданности вторжения я поняла что случилось раньше, чем он произнес хоть слово.
Я была еще почти ребенком. Однако именно в ту минуту я впервые обнаружила, на какое хладнокровие была способна, когда речь шла о нас с тобой. Хоть я и в самом деле до последнего игнорировала опасность, которой мы себя подвергали, я все же украдкой подумывала о ней. Всякий раз, когда моя мысль останавливалась на этом, я задавала себе вопрос, как прореагирую на скандал. Этого я не знала и не могла угадать.
И вот совершенно внезапно, уже не в воображении, а наяву, я оказалась лицом к лицу со взбешенным человеком, которому мы бросили вызов. И тогда мной овладело глубочайшее спокойствие. Я почти физически ощутила твердость своей души и неустрашимость своей любви. Я позволила старику метать громы и молнии, не выказав перед ним малодушия. Он осыпал меня упреками и не преминул бросить мне в лицо слова о нашем бесчестии. Пока он изливал свой гнев, я говорила себе, укрывшись за опущенными ресницами, что быть твоей любовницей для меня величайшая честь и что изрыгающий оскорбления бедняга ничего в этом не смыслит.
— Вы блудили прямо под моим кровом! — грохотал Фюльбер. — В этих мирных стенах, куда не должен был войти срам!
Не чувствуя за собой вины, я жалела его, но не раскаивалась.
Именно в этот момент ты и вошел, вернувшись с лекции. Вопли, доносившиеся из нашей комнаты, встревожили тебя. Обратив свою запальчивость против тебя, дядя с ходу осыпал тебя упреками в предательстве, коварстве и бесчестности. Беспощадные слова извергались из его рта. Он назвал тебя вором и совратителем и кричал, что презирает тебя:
— Сколь высоки вы были прежде в моих глазах, столь низко вы теперь пали!
Я глядела на тебя с тревогой, не без боли убеждаясь в твоем смятении. Ты принимал упреки Фюльбера как обоснованные. Твоя совесть, не так рвущаяся к абсолюту, как моя, обвиняла и не прощала тебя.
Ты не нашел и слова в наше оправдание. Как пораженный громом, столь же бледный, как твой обвинитель, ты слушал его недвижно, не пытаясь защитить нашу взаимную страсть.
Вот когда я познала, что значит пытка видеть страдающим в своем достоинстве существо, которое любишь больше всего на свете. Я чувствовала, что ты исполнен стыда, и не могла стерпеть твоего унижения. Я бы отдала свою жизнь, чтобы избавить тебя — знаменитого, всеми уважаемого и почитаемого за образец мужа — от этого испытания. Неужели это должно было случиться с тобой именно из-за меня и нашей любви!
Безграничное отчаяние охватило меня при этой мысли. Я всегда хотела, желала, жаждала для тебя лишь блага. И вот я навлекла на твою голову такой позор!
Я хотела заговорить, оправдать нас, объяснить дяде, что лишь судьба была всему причиной. Что лишь намерение важно, и мы никогда не желали его несчастья, но соединившее нас чувство было более властным, чем наша воля. Он не дал мне открыть рта и грубо приказал молчать.
Затем он потребовал, чтобы ты как можно быстрее покинул его дом и никогда больше в нем не показывался. Из остатка уважения к твоей репутации он согласился не предавать дело огласке, если ты немедленно уйдешь, не помышляя о возвращении.
Что мы могли поделать? Мы посмеялись над тем, от кого зависели. Его слова стали для нас приговором.
Скажу, что именно в тот момент я и начала страдать. Впервые я почувствовала себя раздавленной болью. Разорванной пополам. Мой рай рушился. Вот когда мне стало понятно отчаяние Евы после грехопадения. Из своей комнаты, куда меня запер Фюльбер, я прислушивалась к звукам приготовлений, ибо ты тотчас вместе со своим слугой стал собирать вещи. Я была убита. Рухнув на постель, я плакала до изнеможения.
Ты уходил, ты был изгнан, унижен — и все из-за меня. Эта мысль не оставляла меня. Я прислушивалась, рыдая, к шагам твоего слуги, выносившего сундуки с привезенными тобой пергаментами и книгами. Потом настал черед твоих личных вещей, твоей одежды.
Эта суета терзала меня. Я вспоминала свой восторг при твоем водворении у нас и сравнивала его с ужасом выдворения. Я слишком хорошо знала, с какой остротой ты должен был ощущать эту разницу! Твое унижение и мое бессилие возмущали меня. Всей своей любовью я хотела быть рядом с тобой, врачевать твои раны, облегчить твое бремя. Увы! В этом утешении мне было отказано! Ты изгонялся в одиночестве, один на один со своим страданием!
Ибо ты покидал наш дом навсегда. Как похоронный звон, эта очевидность изводила меня: «Он уходит навсегда, навсегда…» Кончилась наша близость, наши упоительные ночи, кончилась лучезарная жизнь, захватившая нас обоих.
Как будем мы жить вдали друг от друга? Неужели мы встретим в разлуке все грядущие дни и ночи? Ошеломление, смешанное с ужасом, сжимало мне горло при этой мысли.
В то же время я такова, что, столкнувшись с препятствием, тут же ищу способ преодолеть его. Не в силах смириться с мыслью о разлуке, я принялась искать выход. Жажда воссоединиться с тобой каким угодно путем, любой ценой, овладела мной до одержимости. Мне нужно было придумать план действий, чтобы вновь обрести тебя, несмотря на наложенные запреты.
Подбежав к столу, я в горячке написала тебе записку и бросилась к оконной раме. В самом деле, хотя дядя и запер дверь на ключ, закрыть окно он не подумал. Высунувшись наружу, я увидела тебя в саду. Ты мрачно наблюдал за выносом вещей.
На тебе был длинный оливковый плащ, скрепленный на плече серебряной пряжкой, которую я тебе подарила. Таким я увидела тебя в то мгновение под вишней, чьи ягоды уже начинали краснеть, таким я все еще вижу тебя в своем сердце: в расцвете мужской красоты, возвышенный величием боли, запечатленной на твоем лице. В порыве всего моего существа я сказала, что принадлежу тебе. Уже тогда я знала, что пребуду твоей до последнего вздоха, что бы ни случилось.