Секст как лекарство от тревоги: Чему мы можем научиться у философов-скептиков - Мария Лоренца Кьезара
Из следующей лекции мы узнаем, как, по мнению Секста, можно заниматься медицинской практикой, не посвящая себя изучению истинной природы вещей.
V
Наука
Так в чем же заключалось τέχνη[14], которую практиковал Секст, – медицина? К сожалению, до наших дней не сохранились его «Медицинские (Эмпирические) мемуары», поэтому нам остается лишь догадываться, что именно означало во времена Секста его прозвище «Эмпирик».
Медицинский эмпиризм утвердился в египетской Александрии – научной столице эллинистического мира – примерно в середине III в. до н. э. и возник в результате раскола предыдущей медицинской школы, среди последователей которой были представители разных взглядов. Эта школа, которую обычно называют рационалистической или доктринерской, достигла расцвета в конце IV – начале III в. до н. э. благодаря анатомическим открытиям, сделанным с помощью вивисекции животных и вскрытия человеческих трупов. Врачи-рационалисты начали объяснять болезни главным образом закупоркой, искривлением или повреждением «каналов» (кровеносных сосудов и нервов), имеющихся в организме: в здоровых условиях кровь и в первую очередь «пневма» (вдыхаемый воздух – один из жизненно важных факторов, происходящий из мозга) должны свободно циркулировать по соответствующим каналам.
Таким образом, эти врачи считали, что могут объяснять природу отдельных заболеваний, ссылаясь на общие ненаблюдаемые причины (такие, как пневма), возникающие внутри организма и рационально выведенные из общих анатомических и физиологических теорий. Они не слишком подробно разбирались в особенностях пациентов и болезней и не рассматривали вероятность того, что у недуга может быть несколько причин. Если им приходилось объяснять, например, бессонницу, они не принимали во внимание нездоровую диету или малоподвижный образ жизни пациента, а объявляли причиной болезни неправильную циркуляцию пневмы.
Врачи-эмпирики, напротив, утверждали, что медицинские знания должны основываться на непосредственном, подробном и хорошо обоснованном наблюдении факторов, облегчающих те или иные симптомы. Разделение школ спровоцировал рост спекулятивности и числа противоречий среди врачей-рационалистов (например, по поводу возможности циркуляции пневмы в том числе в артериях), а также из-за того, что предлагаемые лекарства далеко не всегда помогали пациентам. Более того, в отличие от рационалистов, эмпирики не видели смысла в анатомическом вскрытии. Они считали, что для исследования формы и положения органов вполне достаточно нерегулярных обследований раненых и трупов, а главное – что органы мертвого человека мало что могут сказать об их функционировании при жизни. Они находили бесполезной даже вивисекцию животных, учитывая их отличия от человека. По Александрии ходили слухи, что в городе кто-то практиковал вивисекцию людей (преступников, приговоренных к смертной казни), но эмпирики считали это слишком жестокой практикой. Кроме того, они были убеждены, что после вскрытия органы функционируют не так, как в неповрежденном теле. Поэтому эмпирики пришли к выводу, что причины болезней, установленные врачами-рационалистами, были слишком умозрительными и основывались лишь на догадках.
По мнению врачей-эмпириков, медицина должна была развиваться, просто фиксируя более или менее регулярные связи между наблюдаемыми явлениями. В частности, эмпирики полагали, что первичные наблюдения врачей должны делаться спонтанно: например, иногда после носового кровотечения падает температура или определенные продукты питания, напитки, климатические и экологические условия благоприятствуют либо препятствуют выработке «флегмы» – слизи, которая образуется в горле или в носу. Впоследствии эти наблюдения повторялись, фиксировались и классифицировались, чтобы в дополнение к первоначальному прямому наблюдению врач-эмпирик мог опираться на документированные наблюдения коллег, благоразумно расширяя свои практические знания на основе сходства одних случаев с другими. Для лечения не нужны были ни общие теории, ни рассуждения о «скрытых», невидимых причинах болезней, потому что задачей врача-эмпирика было не столько выяснить, что́ вызывает ту или иную болезнь, сколько решить, в чем должно заключаться лечение. Аналогичным образом, считали эмпирики, не так важно понимать, как мы дышим, – гораздо важнее выяснить, что́ облегчает дыхание, когда оно затруднено или замедлено. Только после того как средство найдено, можно обсуждать, почему оно работает, а если врач действительно хочет определить причины болезни, их нужно искать исключительно на уровне непосредственных наблюдений.
На любые доводы эмпириков рационалисты возражали, что те могут действовать только методом проб и ошибок и что их подход, помимо того что основан на случайности, не позволяет им иметь дело со сложными или беспрецедентными случаями и не оставляет места для новых открытий. Рационалисты утверждали, что нередко появляются новые виды болезней, в отношении которых не имеется никакого предшествующего опыта, и поэтому, чтобы выбрать подходящее средство лечения, необходимо сначала выяснить их происхождение. По мнению рационалистов, на самом деле наблюдаемые причины, о которых говорили эмпирики, не приносят особой пользы, когда болезнь или боль локализуется внутри организма пациента. Например, в зависимости от того, считалось ли пищеварение процессом измельчения проглоченной пищи (поскольку мышцы желудка активируются пневмой) или ее «варения» (поскольку та же пневма нагревает тело), приходилось выбирать разные лекарства, поскольку в животе пациента возникали различные болевые симптомы.
Эмпирики, в свою очередь, отвечали, что повторение и накопление наблюдений приводит к созданию совокупности хорошо структурированных клинических знаний и что возможность применения одного и того же лечения к наблюдаемым симптомам, сходным с теми, что наблюдались ранее, позволяет добиваться исцеления новых пациентов. Позднее эмпирики также предложили форму вероятностного рассуждения, способную выявлять корреляции между наблюдаемыми явлениями и явлениями, которые не наблюдаются в данный момент, но наблюдались ранее и, следовательно, подлежат наблюдению, как, например, в случае пациентов с гидрофобией, которые, вероятнее всего, ранее пережили укус бешеной собаки. Рассуждая таким образом, можно выбрать наиболее подходящее средство среди доступных для аналогичных случаев; результат, конечно, не гарантирован на сто процентов, но в большинстве случаев выбранное средство должно помочь.
Эмпирическая медицина продолжала развиваться и приумножать свои знания до тех пор, пока с течением времени запоминание прошлых наблюдений не начало преобладать над развитием навыков непосредственного наблюдения. В то же время в медицине все больше укреплялся метод вероятностного рассуждения о причинах болезней и расширялась дискуссия с рационалистами о существовании невидимых причин болезней: с одной стороны, эмпирики частично соглашались с возможностью построения логических выводов, необязательно связанных с фактическим опытом, с другой – зашли так далеко, что убежденно утверждали, что такие причины в принципе не могут быть познаны.
В I в. до н. э. возникла третья медицинская школа, чьи последователи обвиняли коллег из обоих лагерей в том, что те погрязли в спорах о причинах болезней, будь то эмпирических или теоретических, и не занимались выработкой реальных методов лечения. Так называемые врачи-методики предложили подход, основанный на обнаружении «очевидных общих черт (или общностей)», вызванных тем, что каждое заболевание – это результат той или иной формы воспалительного сжатия тканей, чрезмерного расширения тканей или сочетания двух этих нарушений в определенной точке организма. Методики утверждали, что сжатие, расширение или их сочетание можно излечить адекватным противоположным вмешательством (расслабление, укрепление или лечение преобладающего состояния). Таким образом, по мнению методиков, сама болезнь указывает на то, как с ней бороться, и нет необходимости ссылаться на какие-либо гипотетические теории ее происхождения: если в результате сужения тканей воспалилось колено, нужно просто найти способ его расслабить; если из живота или глаза вытекает жидкость, его просто нужно сжать и держать неподвижным. Разница между обывателем и врачом-методиком, столкнувшимся с «очевидной общностью», заключалась лишь в том, что последний был лучше подготовлен к тому, чтобы свести ее к одной из трех основных патологических форм и предложить соответствующее лечение.
По мнению сторонников этого направления, вооружившись определенным методом, каким бы обобщающим он ни был, можно избежать застревания в теоретических рассуждениях рационалистов и в то же время не погрязнуть в деталях, на которых настаивали врачи-эмпирики. Следовательно, это была более практичная система, основанная на том, что поддается непосредственному наблюдению. Если эмпирики продолжали рассматривать каждый случай как уникальный, основываясь на непосредственном наблюдении и приобретенном опыте, то методики предлагали группировать случаи, которые отличались похожими реакциями,
