Секст как лекарство от тревоги: Чему мы можем научиться у философов-скептиков - Мария Лоренца Кьезара
Аналогичным образом «неизбежные привязанности» позволяют нам продолжать свой род, питаться и размножаться. Более того, следование этим «привязанностям» без слепого повиновения им из-за наших суждений о вещах, которые их вызывают, позволяет, как мы уже убедились, вести вполне приятный образ жизни. Кроме того, оно дает нам возможность вести себя достойным образом, потому что именно чувство доброжелательности и сострадания (или, как его иногда называют, чувство биологической солидарности) заставляет нас, к примеру, отказаться от чего-то важного, если при этом мы можем предотвратить причинение вреда или боли другому человеку. Или заставляет нас отреагировать на то, что нам кажется обманом, оскорблением или насилием над личностью. Или подталкивает восстать против репрессивного или несправедливого режима, воздерживаясь от суждений по вопросам, которые могут показаться слишком сложными.
С пирроновской точки зрения, именно глубочайшие импульсы человека не позволяют третьему компоненту «обычной жизни» – приверженности традиционным законам и общественным нормам – превратиться в чистое соглашательство, конформизм и сопротивление изменениям. Не будучи умышленным подстрекателем народного возмущения, пирроник все же не склонен приспосабливаться к обстоятельствам, не применяя критический подход. Более того, рекомендация приспосабливаться к нормам гражданской жизни, чтобы жить в согласии с другими, не означает, что законы и обычаи должны считаться обязательно правильными сами по себе и, следовательно, данными раз и навсегда. Напротив, как следует из положений десятого тропа, множественность и противоречивость законов и обычаев приводят к воздержанию от суждений о них. Следовательно, если какой-либо закон вступает в противоречие с другими всеобщими нормами или с чувствами и эмоциями, которых мы не можем избежать, они подталкивают нас к противодействию. Таким образом Секст защищает пирроников от обвинений в том, что они «не выбирают и не отвергают какой-либо образ жизни, а фактически отвергают саму жизнь, наблюдая за ней со стороны, как растения». По мнению других критиков, если бы пирронику случилось попасть в руки тирана (пример, страшно любимый древними), он либо не подчинился бы ему и предпочел умереть, либо подчинился бы, чтобы избежать смерти; но в обоих случаях он выберет что-то одно вместо чего-то другого, «будучи абсолютно уверенным в том, что одних вещей следует избегать, а другим – отдавать предпочтение». На всю эту критику Секст отвечает, что пирроник «время от времени делает выбор, основываясь на том, что он усвоил о законах и обычаях предков», поэтому выбирает то, что кажется ему наилучшим вариантом, даже не имея мнения о том, что само по себе хорошо или плохо, и «по сравнению с догматиками он лучше перенесет возможные невзгоды, потому что не прибавит к ним никакого суждения». В связи с этим на ум приходит Антигона, героиня драмы Софокла, которая до самой смерти отстаивает право похоронить непокорного брата вопреки приказу дяди-тирана, ссылаясь на законы «отцов», сестринское чувство и собственное презрение к порядку, который она считает произволом, навязанным силой. Далее мы убедимся, что эталонные ценности, усвоенные нами на основе принятых в обществе законов и традиций в сочетании с «неизбежными привязанностями», общими для всех, кто обладает «ненарушенным» восприятием, а также с воспринимаемыми вещами и открытиями искусства и науки в совокупности образуют компас, прекрасно функционирующий в том числе и на коллективном, то есть политическом уровне.
Более сложным представляется случай, когда наши «неизбежные привязанности» вступают в противоречие с интересами других. Например, когда необоснованный страх того, что наших детей постигнет безработица, заставляет нас игнорировать или отрицать права иммигрантов. В этом случае, с точки зрения пирроника, сдерживать нас могло бы чувство доброжелательности и сострадания, которое мы испытываем по отношению к этим людям (в дополнение к тому, что они выполняют работу, которую ни мы, ни наши дети больше не желаем выполнять). В противном же случае, если наше восприятие «нарушено», как сказал бы Секст, наши действия могут обернуться против нас самих, например в форме увеличения преступности или даже террористической деятельности лиц, не интегрированных в общество. И действительно, неоднократно отмечалось, что, поддаваясь эгоизму, то есть позволяя «неизбежным привязанностям», необходимым для выживания, взять верх над любыми другими чувствами и рассуждениями, мы нередко вынуждены платить слишком высокую цену.
Случается и так, что законы и традиции одного сообщества вступают в противоречие с законами и традициями другого. В качестве примера на ум сразу приходит религиозный вопрос. По этому поводу в первой книге «Положений» Секст пишет, что пирроник в соответствии со своими законами и традициями практикует культ своего города. В начале третьей книги он также заявляет, что в соответствии с велениями «обычной жизни» пирроник признает существование богов, которых чтит и уважает «недогматическим» способом, то есть воздерживаясь от суждений о размышлениях философов относительно существования божеств и их природы – телесной или бесплотной, антропоморфной или астральной, проявляющей интерес к делам человеческим или безразличной к ним. То же самое Секст утверждает и в отношении одного или нескольких действующих в мире причинных принципов – трансцендентных или имманентных: они относятся к «смутной» природе вещей, которую пирроник не комментирует. Такая позиция в некоторой степени отражает убеждения самого Пиррона, избранного первосвященником Элиды, и проблематична только на первый взгляд. На самом деле то, что выглядит как неискренность, вполне можно объяснить тем, что, помимо любой теологии, пирроник признает не только общую потребность людей верить в божество или провидение, чтобы дать объяснение и придать смысл миру и жизни, но и необходимость цементировать сообщество. Это дополнительно укрепляет его сострадание и доброжелательность к окружающим, побуждающие его не сеять беспокойство среди сограждан, воздерживаясь от культовых обрядов. Впрочем, если не отрицать существование божества или провидения – а пирроники этого не отрицают, они просто воздерживаются от суждений, – то вовсе не повредит ни нашему достоинству, ни последовательности поведения, не станет проявлением лицемерия или оппортунизма, если мы будем вести себя так, чтобы никого не обидеть и не создавать разногласий, а, наоборот, по возможности действуя с обратной целью. Это верно еще и потому, что в воображаемом пирроновском мире недопустимо использовать религию для оправдания войны, поскольку признание традиционных духовных ценностей своего общества и проведение религиозных обрядов без упорствования в некоторых теологических догмах.
Наконец, четвертая рекомендация следования велениям «обычной жизни» состоит в усвоении уроков, извлеченных из практической деятельности. Эти уроки являются результатом опыта, накопленного в определенной области, и позволяют нам, к примеру, готовить блюда, которыми никто не отравится; строить дома, которые не падают; выражать мысли так, чтобы нас понимали; производить верные расчеты и измерения и ваять пропорциональные статуи. И действительно, в первых шести книгах своего трактата «Против ученых» Секст яростно выступает против знатоков грамматики, ораторского искусства, геометрии, арифметики, астрономии и музыки. Но цель его нападок не полезные для жизни практические знания (τέχναι), а абстрактные и доктринальные спекуляции (μαθήματα) в этих сферах. Если вторые, по мнению Секста, являются бесполезными и сомнительными теориями, то первые не требуют от практикующих принятия каких-либо догм, а для их освоения требуется, скорее, выполнение конкретных упражнений. Например, в рамках закостеневшей грамматики Секст критикует категории и правила, которые кажутся ему произвольными и настолько далекими от обычной человеческой речи, что склонны искажать ее, хотя на самом деле должны служить облегчению общения. Точно так же ораторские способности, по мнению Секста, должны служить для того, чтобы добросовестно убеждать других, а не жульничать, играя в карты или строя из себя сильных мира сего; геометрия – для измерений, а не для разработки сложных теорем, основанных на гипотезах, ошибочно принимаемых за аксиомы; арифметика – для счета, а не для объяснения всего мироздания с помощью чисел (как это делали пифагорейцы и некоторые платоники); астрономия – для расчета движения звезд и планет, а не для спекуляций на теме божественной природы небесных тел или составления гороскопов; музыка – для игры на инструментах, а не для постоянного теоретизирования об элементах и стиле сочинений.
Именно в этом противопоставлении практики теоретическим абстракциям и кроется ключ к пониманию скептицизма Секста и того, как его теории согласуются с профессией врача. И действительно, Эмпирик отмечал, что, хотя «скептику не пристало заниматься изучением природы вещей», он все же может посвятить себя искусству или науке, например медицине. Это значит, что даже если врач не знает истинную природу того или иного препарата и, следовательно,
