Глаз бури (в стакане) - Al Rahu
Я оставил всех, кого повстречал на пути, ради своей никому неясной и непонятной цели, и в моей погоне за исчезающим счастьем я, кажется, потерял не только деньги, людей, семью и связи.
Я совершенно утратил самого себя.
Это стало похоже на помешательство, одержимость этой иллюзией сделала из меня зверя, без рода, без имени, без дома в конце концов.
А он мне все снился. Иногда каждую ночь, иногда, раз в полгода, на протяжении долгих лет, долгих зим.
Я помню, как наяву, свое приближение, свое откровение, свой вход в пустоту.
Каждый раз, увидев его издалека, я шел, долго и муторно в гору, бросая на полпути рюкзак с провизией и снаряжением, исступившись от ощутимой даже в пространстве сна жажды, я почти приползал к его порогу. Я добирался до ступеней из горного хрусталя, взбирался, отчаянный, взвинченный, возбужденный. Окрыленный близостью, его настоящестью, осязаемостью, я подходил к воротам, за которыми…
Свет.
Каждый раз, открывая дверь, я был ослеплён и поглощен потоком испепеляющего сетчатку света, и меня выбрасывало из сна. И я на разу так и не зашёл внутрь.
Быть может, мне бы стало легче, если бы во сне я увидел, что там, за этими полупрозрачными стенами, сквозь которые мой взор никак не мог пробиться. Так много граней и преломлений, так много сияния и сверкающих бликов, что я никак не могу разобрать, что же там.
Поэтому так стремлюсь, поэтому иду, никак не могу бросить эту бредовую затею.
Я просыпаюсь, с протянутой вперед рукой, хватающей воздух, пытающейся придержать эту исчезающую дверь.
Мое проклятье, мой путь, моя призрачная надежда.
И я никак не мог уловить, протащить сквозь сон эту дорогу, по которой шел, чтобы распознать ее наяву, чтобы вспомнить, как к ней подобраться ближе.
Так много раз в отчаянии, я пытался избавиться от этого наваждения, залить алкоголем, заговорить в пустопорожних беседах со знакомыми и с незнакомцами, заняться чем угодно, лишь бы не думать о нем, лишь бы стереть это из памяти, как мы умеем стирать практически все, что нам не по нраву.
Наши воспоминания – это конструктор образов, и каждый раз, обращаясь к архиву, я просто перехожу по гиперссылке на нужный отсек, в котором, возможно, уже повреждены базы данных, и тем не менее, мне выдаётся готовенький продукт, который я могу считать своим воспоминанием.
Пусть у меня будет счастливое детство, путь у меня будет красивая первая любовь, пусть у меня будет…
Я знаю, что это все обман. Иллюзия соприкосновения с реальностью давно ушедших дней. Никто не опровергнет и не подтвердит истину, потому что никто все равно на самом деле ничего не помнит. И в этом коллективном забвении мы как рыбки-клоуны, плаваем вокруг рифа, в поисках, чего бы поесть и с кем бы спарится, совершенно не погруженные в истинный смысл происходящего, но вполне им довольные и, даже, изредка, радостные.
Включённые в большое течение Гольфстрима жизни, но не включенные, мы продолжаем этот бесконечный забег, каждый, за своим хрустальным замком, чем бы он для каждого из нас ни являлся. Представлением ли о счастливом браке и детях, или мечтами о величии и славе. Огромность наших амбиций обратно пропорциональна нашей вовлеченности в то, что происходит в настоящий момент. Мы утопаем в этой мечте о коммунизме, который случиться скоро, может быть завтра, нужно только еще чуть-чуть, главное не сходить с дистанции и выполнять свою злоебучую пятилетку. Будет лучше, будет лучше, будет лучше…
Нет, не будет.
Не может быть лучше в перспективе, не может быть лучше в том завтра, которого еще не случилось.
Я орал внутри своей головы так, что рушились стены Вавилона. Я жег целые города и страны, я разрушал и взрывал планеты и галактики.
А замок продолжал мне снится.
Ровно до того момента, как…
***
Ровно до того момента, когда я услышал твой голос.
Сперва я подумал, что это еще одно из моих бесконечных наваждений, потому что потерял связь между сном и реальностью и уже совсем не понимал, как их различить.
Я решил, что мне приснилось, приснилось, приснилось, волшебное существо, которое обитает в моем замке, и, когда я увидел тебя, вот так просто, обличенную в плоть, облаченную в рубашку из фланели и штаны из хлопка, я не поверил.
Потому что не может существо из сна быть здесь.
Я тер глаза и уши, я шел за тобой, завороженный этой красотой, ошеломленный и полностью потерянный. Я даже не разглядел вначале твоего лица, твоей улыбки, я забыл свое имя.
Потому что все, что ты излучала всей своей сутью было ярче, чем все эти материальные оболочки, крепче чем, все твои напускные доспехи, звонче, чем звук моей гитары.
Ты заполняла своим голосом пространство, и, находясь на втором этаже дома, в котором мы жили, я слышал, как твой голос проникает сквозь перегородки, просачивается во все трещины и зазоры, поднимается, ни разу не споткнувшись, по лестнице, и пробирается прямо в мою голову, занимая все свободное место и там тоже.
Сквозь помехи собственных мыслей, белый шум, образы и формы, создаваемые теми, кто нас окружает, я расчищал пространство, метр за метром, полка за полкой. Я стирал все воспоминания о будущем, я метлой выгонял из углов пыль времени и скопившихся там жуков и тараканов.
Я просто шел за твоим голосом.
И он вел меня.
Вел меня к той самой дороге в горах, с которой начинается путь к замку.
Я знал, что ты мой проводник, и так боялся утратить эту связь, потерять мою нить Ариадны и снова заблудиться в лабиринте собственного разума, сойти с ума, потом еще раз сойти с ума, и уже никогда не найти верный путь.
Я не знаю, как была задумана эта мелодия моей жизни, но я растворился в ней.
