Роберт Хайлбронер - Философы от мира сего
В этой схватке за индустриальное господство никто не просил пощады и не щадил других. В ход шел даже динамит - с его помощью компания "Стандард Ойл" извела особо упрямого конкурента. Менее жестокие средства, вроде похищений, поражали не безнравственностью, а изобретательностью. Когда в 1881-м свирепая снежная буря накрыла Нью-Йорк и разрушила телеграфные линии, безжалостный повелитель финансового мира Джей Гулд был вынужден прибегнуть к услугам посыльного для передачи приказов своему брокеру. Его противники воспользовались представившейся возможностью: выкрав мальчика, они заменили его очень похожим, и на протяжении нескольких недель потрясенный Гулд обнаруживал, что все его ходы каким-то непонятным образом были заранее известны врагам.
Что и говорить, от пиратов, постоянно заставлявших друг друга прохаживаться по доске над кишащим акулами морем, было бы глупо ожидать почтительного отношения к внешнему миру. Обман и доение инвесторов считались нормальным делом, да и весь фондовый рынок воспринимался как своего рода частное казино для богачей, в котором сторонние наблюдатели делали ставки, а титаны финансового мира останавливали колесо рулетки в нужном положении. Что до общего потока ставок при таких условиях игры, то здесь решения принимала публика. Подобное отношение можно было назвать похвальным, если бы те же титаны не делали все от них зависящее, чтобы заполучить людей в свое игорное заведение.
Надо сказать, что публика откликалась с охотой; когда начинали "говорить", что Гулд или Рокфеллер покупали дороги, медь или сталь, люди тут же следовали их примеру в погоне за легкой наживой. Казалось, что их веру не могло пошатнуть ничто, даже количество провалов в расчете на одно удачное вложение, и во многом благодаря силе этой веры стало возможно самое натуральное мошенничество. Головокружительным образцом подобной ловкости рук стала покупка медной компании "Анаконда" Генри Роджерсом и Уильямом Рокфеллером, в результате которой ни один из них не потратил ни доллара! Вот как они действовали.
Роджерс и Рокфеллер выдали некоему Маркусу Дейли чек на 39 миллионов долларов в счет принадлежащей "Анаконде" собственности, с условием, что тот поместит его в Национальный городской банк Нью-Йорка и оставит на определенное время.
Затем они создали - на бумаге - "Объединенную медную компанию", чьими руководителями стали их собственные клерки. По указанию финансистов компания приобрела "Анаконду" за 75 миллионов. Оплата, впрочем, производилась не наличными, а акциями "Объединенной компании", очень кстати выпущенными незадолго до того.
Теперь Роджерс и Рокфеллер взяли взаймы у Национального городского банка 39 миллионов для оплаты по выданному Маркусу Дейли чеку, а в качестве гарантии по ссуде предоставили акции "Объединенной компании" на 75 миллионов долларов.
После этого они продали акции "Объединенной компании" на рынке (предварительно расписав их достоинства через своих брокеров) за 75 миллионов.
На вырученные деньги они выплатили причитавшиеся Национальному городскому банку 39 миллионов - оставив 36 миллионов долларов в качестве чистой прибыли[190].
Разумеется, где большие и легкие деньги - там и потрясающее количество обманов и надувательств. Президент железных дорог Чикаго, Сент-Пола и Канзаса А. Б. Стикни говорил, что как джентльменам он готов довериться своим коллегам-железнодорожникам в любой ситуации, но в качестве президентов железных дорог и не секунду не оставил бы с ними собственные часы.
И такой цинизм был более чем оправдан. На одной из встреч главы железных дорог пришли к соглашению по поводу единого грузового тарифа, который мог бы избавить их от участия в постоянной ценовой войне друг с другом. Во время перерыва в переговорах один из участников выскользнул за дверь и отправил телеграмму с новой ценой в свой офис с тем, чтобы его компания быстрее других опустила тариф и оказалась в выигрыше. Так получилось, что содержание его послания вскрылось, и следующее заседание группы началось с убедительной демонстрации того, что даже среди воров нет никакого понятия о чести.
Обычно, говоря о той эпохе, мы покрываемся смущенным румянцем. Безумства того времени поистине гротескны (на некоторых вечеринках сигареты заворачивали в стодолларовые бумажки - чтобы вдыхать богатство), а жестокость напоминает средневековую. Но дух эпохи легко истолковать превратно. Тиранившие общество богачи так же неистово растаптывали и друг друга. Их наглые, чуждые каких бы то ни было принципов действия не были просчитанной низостью и не являлись намеренной насмешкой над христианскими ценностями. Дело было в фантастической энергии, которую не могли усмирить никакие барьеры и благородные позывы. Как-то Морган сказал: "Я не должен обществу ничего", - и в этой ремарке содержалось его истинное кредо, а не бессердечное безразличие к судьбам мира. Во времена великих магнатов капитала бизнес был делом жестоким, и проявления нравственности практически наверняка приводили к поражению.
А экономисты? Что говорили по этому поводу они?
Ничего особенного. Американцы последовали за своими европейскими учителями и применяли к американской экономике заведомо не подходящие ей шаблоны. Поражающая воображение схватка за богатство описывалась как процесс "расчетливого накопления", откровенное мошенничество оказывалось "предприимчивостью", а окружавшая капиталистов безумная роскошь - всего лишь бесцветным "потреблением". Мир был отмыт до неузнаваемости. Читатель знаменитого "Распределения богатства" Джона Бейтса Кларка мог бы подумать, что никаких миллионеров в Америке и в помине нет, а "Экономика" Фрэнка Уильяма Та-уссига совершенно не подготавливала к встрече с заведомо несправедливым фондовым рынком. Заглянувший в статьи профессора Лафлина[191] на страницах "Атлантик мансли" мог бы узнать, что в основе крупнейших состояний лежат "самопожертвование, упорство и мастерство", и каждый человек имеет право "наслаждаться плодами своих усилий, не делясь с остальными". По всей видимости, это означало, что законы можно было продавать и покупать так же, как бриллианты.
Одним словом, официальной экономике недоставало объективности и восприимчивости к переменам. Словно не замечая богатства и неумеренности, которые и составляли самую суть Америки того времени, она рисовала свою собственную модель общества. Ей не хватало как живости линий, так и красок. Дело было не в отсутствии мужества, честности или интеллектуальной состоятельности, а в том, что Мальтус однажды определил как "подспудное предубеждение, овладевающее нами в таящих для нас интерес ситуациях". Американские экономисты были слишком вовлечены в вызывавшие неподдельный энтузиазм события, чтобы отстраниться от предмета своего изучения и окинуть его критическим взором.
