Роберт Хайлбронер - Философы от мира сего

     И на это можно было бы закрыть глаза, если бы не одна деталь. В то же самое время, пока Маршалл и его единомышленники были увлечены процессом оттачивания тонких механизмов рыночного равновесия, несколько мятежников от экономики утверждали, что мир находится не в равновесии, а в процессе бурного, непрекращающегося изменения и именно последнее должно быть предметом изучения экономистов. Жившим на страницах учебников обществам, где царило равновесие, а процесс приспособления шел постепенно, суждено было в учебниках и оставаться. Войны и революции, спады и напряжение в обществе - вот каковы были, по их мнению, основные экономические проблемы. Тем не менее все попытки достучаться до элиты викторианских академических кругов, предпринятые этим сборищем еретиков и любителей, обернулись провалом: критические замечания наталкивались на возмущенные отповеди, предупреждения пропускались мимо ушей, а на их советы никто не реагировал.

     Самоуспокоенность официального мира нельзя считать лишь очередным из многочисленных пороков той эпохи - то была полномасштабная трагедия. Ведь если бы академики прислушались к обитателям подполья, если бы Альфред Маршалл глядел на окружающий мир с той же тревогой, что и Гобсон, а Эджуорт чувствовал несправедливость общества так же остро, как Генри Джордж, - в этом случае великие потрясения XX века могли бы миновать мир, совершенно не подготовленный к социальным переменам подобного масштаба. А для нас это лишь очередное напоминание о том, что никакая идея, насколько бы безумной она ни казалась, не заслуживает пренебрежения, и тем более со стороны тех, чьи интересы, в лучшем смысле этого избитого слова, консервативны.

     С момента выхода в свет в 1776 году "Богатства народов" прошел уже век с четвертью, и казалось, что великие экономисты не обошли своим вниманием ни один уголок нашего мира, досконально изучив его величие и нищету, наивность, зачастую соседствующую с отпетым цинизмом, и грандиозные технологические прорывы на фоне падения моральных ценностей. Мир этот был удивительно разносторонним и поддавался массе разных толкований, но у него была важная объединяющая черта. Он был европейским. Общество менялось и усложнялось, но мы жили в Старом Свете, который был не чужд педантичности.

     Например, стоило Дику Аркрайту, подмастерью цирюльника, сколотить состояние на прядильных машинах, как он превратился в сэра Ричарда. От таких выскочек Англия оберегала многовековую традицию джентльменства очень просто: приглашая их в ряды джентльменов, людей благородной крови и манер. Да, выскочки приносили с собой взгляды, свойственные среднему классу, и даже намек на неприятие аристократии как таковой, но это было не все. В их багаже находилось место невольному осознанию того, что в самые высокие слои общества нельзя было попасть ни за какие деньги. Как убедительно свидетельствовали многочисленные комедии нравов, несмотря на все свои миллионы и наспех приобретенный герб, пивной магнат заметно отличался от разорившегося наследственного дворянина, жившего по соседству. Успешные европейские денежные дельцы могли быть богаты, как Крез, но их наслаждение своими состояниями заметно омрачалось мыслью, что это лишь один - и уж точно не решающий - шаг наверх по социальной лестнице.

     В Америке все было по-другому. Дело было не только в том, что основатели страны искренне презирали разделение людей по имени и происхождению, - в народном фольклоре очень прочно укоренился дух независимости и успешности каждого конкретного человека. Любой американец был хорош настолько, насколько он сумел это показать, и его успехи не требовали одобрения специалистов по генеалогии. И хотя мрачные, выжимающие пот заводы Новой Англии до боли напоминали заводы Англии старой, манеры и поведение их хозяев существенно различались. Пока европейский капиталист еще находился в плену своего феодального прошлого, его американский коллега нежился в лучах солнца, ведь его тяга к могуществу и бьющая через край радость от обладания богатством не встречали никаких препятствий. В бурной второй половине XIX века деньги в Соединенных Штатах стали важной стартовой площадкой на пути к общественному признанию, и обладателю солидного состояния уже не требовалось визы для входа в высшие сословия.

     Именно поэтому в Новом Мире деньги делались в куда более острой и менее джентльменской борьбе, чем за рубежом. Ставки в этой игре, как и шансы на успех, были куда выше. Соответственно, до честной игры никому дела не было.

    Так, в 1860-х годах гений водных перевозок и торговли Корнелиус Вандербильт обнаружил, что партнеры по бизнесу угрожали его собственным интересам - по тем временам совсем не редкое открытие. Он отправил им письмо следующего содержания:

Джентльмены!

Вы предприняли попытку разорить меня. Я не буду преследовать вас в судебном порядке, ведь это занимает много времени. Вместо этого я разорю вас.

Искренне Ваш, Корнелиус Вандербильт[187].

     Это он и сделал. "Какое мне дело до закона, если у меня есть власть?" - вопрошал Вандербильт, долгое время носивший звание коммодора[188]. Некоторое время спустя в похожем духе высказывался и Джон Пирпоинт Морган. Когда бывший с ним на короткой ноге Элберт Гэри, более известный как судья Гэри, как-то раз в судебном порядке вынес Моргану предупреждение, тот взорвался: "Мне не нужен юрист, который рассказывает, чего я не могу сделать. Я нанимаю его затем, чтобы он объяснял, как делать то, что я хочу"[189].

    Американцы опережали своих европейских современников не только по части пренебрежения к законам; во время схватки они жертвовали джентльменской рапирой ради более подобающего хулиганам кастета. Примером может служить борьба за контроль над железной дорогой Олбани-Саскуэханна, ключевым звеном системы, обладать которой желали аристократичный Морган и Джим Фиск. Один конец полотна находился в руках Моргана, в то время как другой был оплотом Фиска. Их конфликт был разрешен так: каждый сел в паровоз на своем конце дороги и направил его, словно на огромном игрушечном железнодорожном полотне, в сторону соперника. Даже после столкновения проигравший (Фиск) не сдался, а ушел с высоко поднятой головой: отдирая от земли рельсы и круша строительное оборудование.

     В этой схватке за индустриальное господство никто не просил пощады и не щадил других. В ход шел даже динамит - с его помощью компания "Стандард Ойл" извела особо упрямого конкурента. Менее жестокие средства, вроде похищений, поражали не безнравственностью, а изобретательностью. Когда в 1881-м свирепая снежная буря накрыла Нью-Йорк и разрушила телеграфные линии, безжалостный повелитель финансового мира Джей Гулд был вынужден прибегнуть к услугам посыльного для передачи приказов своему брокеру. Его противники воспользовались представившейся возможностью: выкрав мальчика, они заменили его очень похожим, и на протяжении нескольких недель потрясенный Гулд обнаруживал, что все его ходы каким-то непонятным образом были заранее известны врагам.