Сборник - Золотой стандарт: теория, история, политика
Однако не только в Германии, но и в других государствах встречаем довольно печальные явления в области монеты. Так, например, во Франции к 1 января 1700 г. экю равнялся 71 су, а луидор – 13[63] ливрам 15 су; но затем они были понижены – экю до 65 су, луидор до 12 ливров, а в следующем году обращение этих монет было запрещено, и когда они вернулись в правительственные кассы, то были перечеканены и выпущены – экю в 76 су, луидор в 14 ливров, так что государство, уплачивая войску, чиновникам, поставщикам и т.д., располагало теперь номинально большим количеством денег, чем прежде[64]. Вообще во Франции вплоть до середины XVIII в. по-прежнему продолжаются фискальные операции в виде попеременного повышения и понижения ценности монеты; особенно широко они практикуются при Людовике XIV. При нем каждые 3—6 лет население вынуждено было отдавать в казну свою монету, ибо она объявлялась недействительной, и получать взамен ее почти ту же самую, но в меньшем количестве. Если отбросить постоянные колебания в ценности монеты и взять крупные периоды, то получается картина непрерывного падения ценности монеты. Из марки серебра чеканилось в конце XV в. 10 ливров (турн.), в начале XVI в. уже 12,5, к концу XVI в. 17, сто лет спустя свыше 29, в начале XVIII в. целых 43, а в 1720 г. 98 ливров.
Извлечение казной дохода из монетной регалии признавалось и в эту эпоху писателями-меркантилистами вполне правильным. Но значительная разница между номинальной ценой монеты и содержанием в ней благородного металла вызывалась не только фискальными соображениями, но и неудовлетворительностью чеканки. Правда, с XVI в. в Англии, с XVII в. во Франции, в XVIII в. в Дании, Швеции, Пруссии, Австрии уже делается выпуклый ободок на монете; однако еще и в XVIII в. различали два вида дукатов – с ободками и без них – и нередко выговаривали себе уплату в первых. Более частое обрезывание кёнигсбергских и голландских дукатов по сравнению с чеканенными в Берлине, по-видимому, объясняется отсутствием ободка у них. Что касается способа чеканки, то разрезанные на части слитки по-прежнему обрабатывались молотом. Кроме того, после чеканки не взвешивалась каждая монета в отдельности; в видах сбережения времени стремились лишь к тому, чтобы известное количество монет весило марку серебра. Вследствие этого отдельные монеты имели различный вес, что облегчало обрезывание более полновесных. Поскольку же взвешивалась каждая монета, ремедиум (т.е. отступление от установленного веса) был запрещен, и слишком легкая или тяжелая монета должна была исправляться путем соответствующего плюса или минуса в следующей. Но вследствие этого отступления от установленного веса значительно увеличились[65]. Лишь в течение XVII—XVIII в. стали распространяться более усовершенствованные механические инструменты чеканки, приводимые в движение силой воды или лошадей, удешевлявшие ее стоимость и доставлявшие монету вполне круглую и одинаковой толщины. Однако распространение их сильно задерживалось вследствие борьбы против них со стороны монетчиков (в Нидерландах, в Австрии) и вследствие сомнения в пригодности этих аппаратов.
Только в Англии с 1663 г. монета производилась исключительно машинным способом, затем проверялся ее вес, и монета чеканилась рычажным прессом. Но и там, рядом с этой прекрасной монетой, как говорили современники, равной которой действительно тогда еще нигде не было, продолжала обращаться по-прежнему в течение почти 70 лет (с 1732 г. она была совершенно извлечена из обращения) и более старая монета, изготовленная прежним способом. Вследствие этого и в Англии происходили монетные кризисы еще в XVII и в начале XVIII в. А между тем там правительство не только в отличие от других стран не извлекало никаких доходов из монетной регалии, но даже самые расходы по чеканке (с 1666 г.) приняло всецело насчет казны (чего в других государствах и до сих пор не существует), так что номинальная ценность монеты и действительное содержание в ней металла совершенно совпадали. Но монетные кризисы происходили вследствие того, что монета, произведенная старым способом, вытесняла новую монету, выделанную машиной, старая же монета, не будучи круглой и одинаковой по толщине, легко обрезывалась и лучшие экземпляры ее извлекались из обращения. В результате в обращении оставалась только испорченная и обрезанная монета, потерявшая в среднем 40—50% своей номинальной ценности, а в отдельных случаях составлявшая всего 1/4 или 1/6 ее. В 1696 г. это привело к тому, что «даже коммерсанты теряли голову, а фермеру приходилось иметь дело, с одной стороны, с людьми, которые платили деньги по номинальной ценности, а с другой – с людьми, которые соглашались брать их лишь по весу» (т.е. приблизительно по половине их номинальной ценности).
Маколей следующим образом описывает состояние денежного обращения в Англии в 1690 г. «Лошадь в Тауэре, – говорит Маколей, – по-прежнему ходила кругом, приводя в движение машину; возы, нагруженные монетой, непрерывно выезжали с монетного двора; но груз их столь же быстро исчезал, как появлялся на свет. Много новой монеты переплавлялось в слитки, много вывозилось за границу, много сохранялось в сундуках; но очень мало монет этого рода имелось в кассе лавочника или в кожаном мешке, который вез фермер, возвращаясь со скотного рынка». В поступлениях казначейства изготовленная машиной монета составляла не более 10 шиллингов на 100 фунтов стерлингов. Рассказывают об одном купце, который из 35 фунтов получил всего полкроны (2,5 шиллингов, т.е. менее 1/2%) такой монеты.
«Между тем ножницы обрезывателей остававшейся в обращении монеты (т.е. монеты, изготовленной старым способом – молотом) действовали по-прежнему. Со страшной быстротой возрастало и количество подделывателей, делавших прекрасные дела, ибо чем хуже была монета, тем легче было подделать ее. Смертная казнь грозила и тем и другим, и на каждом шагу встречаем сообщения о казнях; но все это не помогало, ибо когда при обрезывании монеты получалась прибыль в 20% и ежегодный доход в 6 тыс. фунтов стерлингов, то такой барыш, по словам современника, был достаточен для того, чтобы устранить всякие угрызения совести. Население же вовсе не считало такого рода действия преступлением, а скорее смотрело на них как на грехи школьника, собирающего орехи в соседнем лесу. И даже тогда, когда монета стала страшным бичом для населения, человек, подвергаемый смертной казни за то, что он содействовал превращению ее в такое состояние, был предметом общего сожаления. Полиция неохотно задерживала преступника, судьи неохотно отправляли его в тюрьму, свидетели неохотно рассказывали всю правду, присяжные неохотно произносили «виновен». Напрасно объясняли народу, что обрезыватели монеты приносят больше зла, чем разбойники и опаснейшие враги, – ничто не помогало: получался всеобщий заговор, препятствовавший осуществлению правосудия».
