Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви
– Это было очень благородно с твоей стороны, – съехидничала я. – Твоя сестра, наверное, была тебе очень благодарна.
– Да, наверное, была бы. Но дело-то в том, что отец все время стоял за приоткрытой дверью и видел, как оно было на самом деле. Он выпорол сестру за разбитый кувшин, а мне досталось вдвойне – за то, что дразнил ее, и за то, что соврал.
– Это же несправедливо!
– Наш отец не всегда был ласков, но обычно он был справедлив, – невозмутимо возразил Джейми. – Он сказал, что правда есть правда и люди должны отвечать за свои поступки, а это верно.
Он покосился в мою сторону.
– Но он еще добавил, что я поступил по-доброму, приняв на себя вину, поэтому он предлагает мне наказание на выбор – либо вытерпеть порку, либо остаться без ужина.
Джейми снова засмеялся, покачав головой.
– Он меня хорошо знал. Я, разумеется, предпочел порку.
– Да уж, ты не что иное, как ходячий аппетит, – заметила я.
– Да, – согласился он без всякой обиды. – Я всегда этим отличался. Ты тоже, обжора ты этакий, – обратился он к своему коню. – Погоди немного, пока остановимся отдохнуть.
Конь то и дело тянул морду к пучкам травы на обочине, и Джейми дернул повод.
– Да, отец у нас был справедливый, – продолжал он. – И сознавал это, хотя в то время я, конечно, этого не понимал. Он не заставлял меня дожидаться наказания, а наказывал сразу после проступка или же как только узнавал о нем. И всегда делал так, чтобы я знал, за что получаю трепку, но разрешал мне при разборе дела поспорить с ним, если я хотел.
Так вот ты какой, подумала я. Этакий обезоруживающий хитрец. Я сомневалась, что ему удастся умилостивить меня, вывернувшись при первой возможности наизнанку, но пусть его постарается.
– Удавалось тебе когда-нибудь победить в таком споре? – спросила я.
– Нет. Обычно случай был предельно ясен, и обвиняемый сам свидетельствовал против себя. Но иной раз мне удавалось смягчить приговор. – Он почесал нос. – Я ему один раз сказал, что бить сына – самый непросвещенный способ помочь ему выбрать жизненную дорогу. Он ответил, что разума у меня не больше, чем у столба, возле которого я стою, дай бог, чтобы столько-то было. Что уважение к родителям – один из краеугольных камней просвещенного поведения и что, пока я этого не усвою, придется мне пялить глаза на пальцы собственных ног, в то время как мой варвар-родитель хлещет меня по заднице.
На этот раз я рассмеялась вместе с ним. Мирно было на дороге, стояла та самая абсолютная тишина, какая бывает, когда находишься вдали от всех людей. Тишина, которой почти не встретишь в мое многолюдное время, когда машины повсюду распространили влияние человека, – ведь один человек в машине производит столько же шума, сколько целая толпа людей. А тут единственные звуки – это шорох травы, редкий вскрик ночной птицы да мягкий топот конских копыт по пыльной дороге.
Теперь, когда наболевшие мышцы расслабились во время движения, идти мне стало уже намного легче. Несколько остыли и расслабились и мои обостренные чувства, в то время, как я слушала забавные и беспощадные по отношению к самому себе рассказы Джейми.
– Мне, конечно, не нравилось, когда меня били, но, если у меня оказывался выбор, я предпочитал, чтобы наказывал меня отец, а не школьный учитель, который в школе не порол нас по заду, но хлестал ремнем по ладони. Отец говорил, что, если он отхлещет меня по ладони, я не смогу управляться с домашней работой, а после порки по заднице мне не придется сидеть и лодырничать. Учителя у нас в школе сменялись что ни год, не выдерживали подолгу и либо начинали фермерствовать, либо уезжали в более богатые края. Платили школьным учителям мало, все они были худые и голодные. Только один был толстый, но я думаю, он был не настоящий школьный учитель. Выглядел он как переодетый священник.
Я припомнила пухлого маленького отца Бейна и усмехнулась в знак согласия.
– Одного я особенно запомнил, – говорил Джейми, – потому что он ставил тебя перед классом с вытянутой вперед рукой и читал длинную нотацию обо всех твоих провинностях, прежде чем начать, и продолжал ее в промежутках между ударами. Я, бывало, стою перед ним с вытянутой рукой, испытываю жгучую боль и молюсь об одном – чтобы он перестал болтать языком и поскорее закончил дело, пока я не потерял присутствия духа и не заревел.
– Я полагаю, что именно этого он и добивался, – вставила я, испытывая к нему сочувствие вопреки своей воле.
– О да, – отозвался он без колебаний. – Мне понадобилось некоторое время, чтобы это понять, но когда я понял, то, по своему обыкновению, не удержал язык за зубами.
Он вздохнул.
– И что из этого вышло? – поинтересовалась я уже без всякой внутренней злости.
– Однажды он решил наказать меня за то, что я никак не привыкал писать правой рукой, а все левой. Хлестнул меня три раза, растянул это почти на пять минут, ублюдок, и принялся твердить мне, прежде чем продолжать, что я глупый, ленивый, упрямый мальчишка, неотесанная деревенщина и так далее. Рука у меня горела, потому что он проделывал это уже второй раз за день, и было мне страшно оттого, что дома меня ждет хорошая порка. Такое у нас водилось обыкновение: если мне попадало в школе, то дома мне всыпали сразу, как я приходил: отец считал учение самым важным делом. Словом, как бы там ни было, но я потерял терпение.
Неосознанным движением он обмотал повод вокруг левой руки, словно хотел защитить чувствительную ладонь. Помолчал и глянул на меня.
– Я редко теряю самообладание, англичаночка, и обычно раскаиваюсь, если это происходит.
Это, пожалуй, уже было близко к извинению.
– Раскаивался ли ты тогда?
– Я тогда сжал кулаки и посмотрел на него снизу вверх – он был высокий сухопарый парень лет, я думаю, двадцати, но мне-то он казался старым – и сказал: «Я вас не боюсь, и плакать вы меня не заставите, бейте как хотите!»
Джейми сделал глубокий вдох, потом выдохнул.
– Это, конечно, было ошибкой – говорить ему такое, пока он еще держит в руке ремень.
– Можешь не продолжать, – сказала я. – Он ведь постарался доказать тебе, что ты ошибаешься?
– Вот именно, постарался, – кивнул Джейми.
Темный силуэт его головы вырисовывался на фоне покрытого облаками неба. Слово «постарался» он выговорил с мрачным удовлетворением.
– Он не добился своего?
Темная голова качнулась из стороны в сторону.
– Нет, не добился. Он не заставил меня заплакать. Зато заставил пожалеть, что я не промолчал.
Он умолк и повернулся лицом ко мне. В эту минуту в облаках появился просвет, и лунный луч обвел позолотой контуры его щек и подбородка, как у одного из архангелов Донателло.
– Когда Дугал описывал тебе мой характер, он, возможно, упоминал, что я иногда бываю немного упрям?
Удлиненные глаза сверкнули – скорее как у Люцифера, чем как у архангела Михаила.
– Мягко сказано, – засмеялась я. – Насколько я помню, он говорил, что все Фрэзеры невероятно упорны, а ты самый упорный из всех. Впрочем, – добавила я суховато, – я сама наблюдала кое-что в этом роде.
Он улыбнулся и, прихватив покрепче поводья, стал обводить наших лошадей вокруг большой лужи.
– Ммфм, ну, я не могу сказать, что Дугал не прав, – заговорил он, преодолев препятствие. – Но если я и упорствую, то совершенно честно. Мой отец был таким же, и время от времени мы с ним вступали в противоречие, преодолеть которое можно было, только применив силу. Тогда-то мне и приходилось перегибаться через перекладину забора.
Внезапно моя лошадь заржала и фыркнула; Джейми быстро протянул руку и ухватил ее под уздцы.
– Хуш! Успокойся… успокойся, животинка.
Его собственный конь, менее пугливый, только дернулся и мотнул головой.
– В чем дело?
Я ничего не видела, хотя пятна лунного света испещряли дорогу и поле. Впереди виднелся сосновый лесок, и лошади почему-то не склонны были к нему приближаться.
– Не знаю. Постой здесь и не шуми. Садись верхом на свою лошадь и подержи мою. Если я крикну тебе, отпускай поводья и скачи.
Голос у Джейми был негромкий и ровный, он успокаивал меня так же, как лошадей. Что-то бормотнув лошади и шлепнув ее ладонью по шее, чтобы подогнать поближе ко мне, он с кинжалом в руке нырнул в заросли вереска.
Я насторожила глаза и уши, стараясь распознать, что же все-таки беспокоит лошадей: они то и дело переступали с ноги на ногу, уши торчком, хвосты подергиваются от возбуждения. От облаков к этому времени остались лишь клочья, уносимые ветром; тонкие их нити порой прочерчивали лик сияющего полумесяца. Несмотря на то что было светло, я ничего не сумела разглядеть ни на дороге, ни в зловещей на вид роще.
Час был поздний, а дорога неподходящая для разбойников, если таковые вообще встречались в горной Шотландии: здесь не так много путников, на которых стоило бы устраивать засады.
Роща была темная, но не тихая. Сосны о чем-то перешептывались, миллионы иголок омывались ветром. Сосны – деревья очень древние и такие загадочные в темноте. Голосеменные растения, носители шишек, разбрасыватели крылатых семян, они куда старше и крепче, нежели дубы или осины с их мягкой листвой и ломкими ветвями. Подходящее обиталище для призраков и злых духов, о которых рассказывает Руперт.
