Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви
Он понуро опустил плечи.
– Это был худший час в моей жизни. Лицо у меня горело, и задница тоже, коленки все ободраны, и я мог смотреть только себе на ноги, но хуже всего было то, что мне ужасно хотелось писать. Я чуть не умер. Я бы скорее лопнул, чем обмочился на глазах у всех, но был близок к тому. Рубаха у меня насквозь промокла от пота.
Я с трудом подавила смех.
– Разве ты не мог сказать Колуму, что с тобой?
– Он отлично знал, что происходит, да и все в холле это заметили: я вертелся на стуле ужом. Люди заключали пари, выдержу я или нет. Колум отпустил бы меня, если бы я попросил, но на меня нашло упрямство.
Он улыбнулся немного застенчиво, на темном лице ярко забелели зубы.
– Решил про себя, что лучше умру, чем попрошу. Когда Колум сказал, что я могу идти, я проделал это не в самом холле, но сразу как из него вышел. Пристроился за какой-то дверью у стены и пустил струю, думал, она никогда не кончится. Вот так, – добавил он, распрямил руки и уронил на землю пучок сосновых иголок. – Теперь я тебе рассказал о самой скверной в моей жизни истории.
Я ничего не могла с собой поделать: хохотала так, что мне пришлось присесть на землю у дороги. Джейми терпеливо ждал целую минуту, потом опустился рядом со мной на колени.
– Чего ты заливаешься? – спросил он. – Это было совсем не смешно.
Но он и сам не удержался от улыбки. Я, все еще смеясь, покачала головой.
– Конечно, не смешно. История ужасная. Просто… я как будто вижу тебя: ты сидишь упрямый, зубы стиснуты, а из ушей пар.
Джейми хмыкнул, но тоже немного посмеялся.
– Не слишком-то легко быть шестнадцатилетним, верно?
– Поэтому ты и помог той девушке, Лаогере, тебе стало ее жаль, – сказала я, обретя спокойствие. – Ты-то знал, каково это.
Он был удивлен.
– Пожалуй, так, – сказал он. – В двадцать три года куда легче вытерпеть мордобой, чем публичную порку в шестнадцать. Раненая гордость причиняет самые большие муки, а в том возрасте особенно.
– Я думаю. Никогда еще не видела, чтобы кто-нибудь с улыбкой ждал удара по физиономии.
– После удара тоже не заулыбаешься.
– М-да. – Я кивнула. – Но я думала… – начала я, но запнулась.
– Что ты думала? А, ты имеешь в виду меня и Лаогеру, – догадался он. – Думала ты, думал Алек, думала и сама Лаогера. Я бы поступил точно так же, если бы она была некрасивой.
Он ткнул меня под ребро.
– Но ты мне, конечно, не поверишь.
– Я видела тебя с ней в тот день в алькове, – сказала я в свою защиту. – И кто-то все же научил тебя целоваться.
Джейми в смущении повозил ногами по пыли и виновато понурился.
– Англичаночка, я нисколько не лучше других мужчин. Стараюсь быть лучше, но не всегда получается. Ты, может, помнишь, как говорится у святого Павла, что лучше жениться, чем сгореть от вожделения. Я тогда именно сгорал от вожделения.
Я рассмеялась – с легким сердцем, словно мне самой было шестнадцать.
– И ты женился на мне, – поддразнила его я, – чтобы не входить в грех соблазна?
– Ага. Тем-то и хорош брак, что делает обязательными те вещи, в которых при других обстоятельствах следует исповедоваться как в грехах.
Я опять закатилась.
– Ох, Джейми, я тебя ужасно люблю!
И тут настал его черед смеяться. Он перегнулся чуть ли не вдвое, потом уселся на обочину, обуреваемый весельем. Медленным движением откинулся назад и улегся на высокую траву, задыхаясь и взвизгивая от смеха.
– Что это с тобой? – уставилась я на него.
Отсмеявшись, он сел и вытер глаза. Бурно дыша, тряхнул головой.
– Мурта был прав насчет женщин. Англичаночка, ради тебя я рисковал жизнью, я совершил кражу, поджог и нападение, да еще и убил человека. В награду ты изругала меня, унижая мое мужское достоинство, пнула по яйцам и расцарапала мне лицо. Потом я избил тебя до полусмерти и рассказал тебе о самых унизительных для меня вещах, какие со мной случались, и ты говоришь, что любишь меня.
Он уткнулся головой в колени и снова засмеялся. Наконец поднялся и протянул мне руку, другой рукой вытирая глаза.
– Не очень-то ты благоразумна, англичаночка, но ты мне очень нравишься. Идем, нам пора.
Было уже поздно или, если хотите, рано, надо было ехать верхом, иначе мы не успели бы в Баргреннан до рассвета. Я теперь чувствовала себя настолько хорошо, что могла сидеть в седле, хоть это и было немного болезненно.
Некоторое время мы ехали в доверительном молчании. Погруженная в собственные размышления, я думала о том, что же произойдет, когда и если я найду наконец дорогу к каменным столбам. Выйдя замуж за Джейми по принуждению и полагаясь на него по необходимости, я с течением времени все больше привязывалась к нему.
Возможно, весьма существенное значение приобретали и его чувства по отношению ко мне. Связанный со мною вначале в силу стечения обстоятельств, позднее – узами дружбы, а еще позднее – на удивление сильным физическим влечением, он ни разу, даже случайно или мимоходом, о своих чувствах не обмолвился. И все же.
Он рисковал жизнью ради меня. Быть может, в силу церковного обета: он поклялся защищать меня до последней капли крови, и я верила, что такую клятву он принимал всерьез.
Поэтому я была особенно тронута, когда он внезапно допустил меня в мир своих переживаний и личной жизни. Если его чувства по отношению ко мне были такими, как мне казалось, то как он воспримет мое внезапное исчезновение? Остатки моего физического недомогания отступили в сторону, едва я столкнулась с этими беспокойными мыслями.
Мы были примерно в трех милях от Баргреннана, когда Джейми нарушил молчание.
– Я не рассказывал тебе, как умер мой отец, – вдруг проговорил он.
– Дугал говорил мне, что у него был удар – я имею в виду апоплексический удар, – сказала я, несколько удивленная.
Мне подумалось, что Джейми, погруженный, как и я, в свои мысли, вспомнил об отце в связи с нашим недавним разговором, но я не могла себе представить, почему он обратился именно к такому предмету.
– Это верно. Но только… он…
Джейми помолчал, обдумывая, очевидно, с чего начать, потом, передернув плечами, отбросил колебания, глубоко вздохнул и заговорил:
– Ты должна узнать об этом. Оно имеет отношение… к важным для нас вещам.
Дорога здесь была достаточно широка, чтобы ехать рядом; приходилось только очень внимательно следить, как бы не наткнуться на торчащие из земли острые камни, и я испытывала запоздалую благодарность Дугалу за то, что лошадь для меня он явно выбрал с толком.
– Это случилось в том самом форте, – снова заговорил Джейми, объезжая опасный участок дороги, – где мы побывали вчера. Куда Рэндолл и его люди привезли меня из Лаллиброха. Где меня пороли. Через два дня после первой порки Рэндолл велел привести меня к себе в кабинет. Двое солдат забрали меня из тюремной камеры и отвели к нему в комнату, в ту самую, где я нашел тебя, – ведь я же знал туда дорогу. Когда мы вышли во двор, то встретили моего отца. Он узнал, куда меня увезли, и приехал, чтобы попробовать как-нибудь меня вызволить – или хотя бы убедиться, что со мной все в порядке.
Джейми легонько подтолкнул своего коня каблуком под ребра и прищелкнул языком, подгоняя его. Еще не было признаков дневного света, но облик ночи уже изменился. До рассвета оставалось не больше часа.
– Только увидев отца, я осознал, насколько был там одинок – и как мне было страшно. Солдаты не хотели оставлять нас наедине, но поздороваться позволили.
Джейми проглотил комок в горле и продолжал:
– Я сказал отцу, что прошу прощения – за Дженни и вообще за все происшедшее. Он велел мне замолчать и крепко прижал к себе. Спросил, очень ли мне больно, – он знал, что меня пороли плетью, – и я ответил, что все в порядке. Тут солдаты заявили, что мне пора идти, отец крепко сжал мои руки и напомнил, чтобы я молился. Он сказал, что будет со мной, что бы ни произошло, велел выше держать голову и не терзать себя тяжелыми мыслями. Поцеловал меня в щеку, и солдаты меня увели. Так я видел отца в последний раз.
Голос у Джейми звучал твердо, но глуховато. У меня перехватило горло; я прикоснулась бы к Джейми, но в это время дорога как раз шла по узкой лощине, и я немного отстала. К тому времени, как я снова поравнялась с ним, Джейми уже справился со своим волнением.
– Ну вот, – продолжал он. – Я вошел в комнату к капитану Рэндоллу. Он выслал солдат, мы остались одни, и он предложил мне стул. Сказал, что отец посулил залог за мое освобождение, но, поскольку я совершил серьезное преступление, меня нельзя освободить под залог без особого распоряжения, подписанного лично герцогом Арджиллом, власти которого мы подлежим. Из этого я понял, что мой отец направился к Арджиллу. Тем временем Рэндолл заговорил о повторном бичевании, к которому я был приговорен.
Джейми на минуту прервал свой рассказ, словно бы не зная, как продолжать.
– Мне показалось, – заговорил он снова, – что он как-то странно ведет себя. Очень доброжелательно, но за его сердечностью скрывалось что-то, чего я не мог понять. Он не спускал с меня глаз, будто бы чего-то от меня ожидал, хотя я сидел совершенно неподвижно. Он почти извинился передо мной, сказав, как сожалеет, что наши отношения с самого начала сложились так скверно. Он-де хотел бы, чтобы все было иначе, и так далее…
