Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви
Слишком обозленная, униженная и не имеющая даже чисто физической возможности уснуть, я так и пролежала большую часть ночи без сна, то думая о словах Джейми, то борясь с желанием подойти и лягнуть его в самое чувствительное место.
Если бы я могла быть объективной (а я как раз не могла!), то, наверное, признала бы, что он прав, говоря о моем несерьезном восприятии серьезных вещей. Ошибался он в другом: так получалось не потому, что жизнь там, где я жила – не важно, где именно, – менее опасна. На деле все обстояло как раз наоборот.
Время, в которое я попала, все еще оставалось для меня нереальным во многих отношениях. Нечто вроде пьесы на движущихся подмостках. По сравнению с картинами массовых механизированных военных действий, которые мне пришлось не только видеть, но и пережить, здешние маленькие сражения с небольшим количеством участников, вооруженных саблями и мушкетами, выглядели скорее живописными, нежели угрожающими.
У меня сместился масштаб восприятия вещей. Человек, убитый из мушкета, был так же мертв, как и тот, которого убило снарядом мортиры. Разница состояла в том, что снаряд убивал не одного конкретного человека, а сразу многих, в то время как из мушкета стрелял определенный человек, который мог видеть глаза того, в кого он целится. Как мне представлялось, это было убийство, а не война. Сколько людей принимает участие в войне? Достаточно, вероятно, для того, чтобы каждый из них не видел перед собою каждого. Но ведь и здесь определенно шла война – или по крайней мере серьезное сражение – для Дугала, Джейми, Руперта, Неда. Даже маленький Мурта с его крысиным личиком имел основания быть жестоким независимо от его природных склонностей.
Что же это за основания? Один король предпочтительнее другого? Ганноверы или Стюарты? Для меня это было не больше чем имена в таблице на стене в школе. Что они значили по сравнению с таким немыслимым злом, как гитлеровский рейх? Для тех, кто жил при этих королях, разница, наверное, была существенна, но мне она казалась тривиальной, незначительной. Однако может ли право жить по собственному усмотрению считаться незначительным когда бы то ни было? Разве борьба за выбор собственной судьбы менее значительна, нежели необходимость остановить большое зло?.. Я обеспокоенно задвигалась и осторожно потерла болевшие ягодицы. Глянула на Джейми, свернувшегося в клубок возле двери. Он дышал ровно, но неглубоко; возможно, тоже не мог уснуть. Я надеялась, что это так.
Вначале я была склонна воспринимать все это несчастное злоключение как мелодраму; подобные вещи не имеют места в реальной действительности. Я испытала немало потрясений с тех пор, как прошла сквозь камень на холме, но худшее из них испытано мною вчера днем.
Джек Рэндолл, так похожий и так ужасающе непохожий на Фрэнка. Его прикосновение к моей груди внезапно соединило мою прежнюю жизнь и нынешнюю, соединило разделенные реальности словно ударом молнии. И тут появился Джейми – его лицо, скованное страхом, в окне комнаты Рэндолла, а потом это же лицо, искаженное гневом, когда мы кричали друг на друга на обочине, потом – сведенное болью после моих слов.
Джейми. Джейми реален, это точно, реален как ничто другое для меня, даже Фрэнк и моя жизнь в 1945 году. Джейми, нежный любовник и вероломный негодяй.
Возможно, в этом и заключалась проблема. Джейми заполонил мои чувства настолько, что его окружение казалось почти несущественным. Но я больше не могла пренебрегать этим окружением. Мое безрассудство едва не погубило Джейми, и теперь страх подступил к горлу при мысли о том, что я могла его потерять. Я села в постели, намереваясь пойти и разбудить его, сказать ему, чтобы он пришел ко мне на кровать. Но едва я всем весом опустилась на результаты его рукоприкладства, как тотчас изменила свое намерение и со злостью перевернулась снова на живот.
Так и прошла ночь в метаниях между приступами ярости и философствованием, совершенно измучив меня. Зато теперь я проспала всю вторую половину дня и полусонная спустилась, чтобы съесть легкий ужин, когда Руперт разбудил меня перед наступлением темноты.
Дугал, без сомнения, скорчил недовольную мину, когда пришлось выложить денежки, но лошадь для меня все же приобрел. Здоровенное животное нескладного сложения, но с добрыми глазами; я немедленно дала своему новому коню кличку Фистл[35]. Я как-то не подумала заранее, каково это – ехать верхом после внушительной порки. Теперь я неуверенно поглядывала на твердое седло на спине у Фистла, осознав, что мне предстоит. Толстый плащ вдруг хлопнулся на седло, и блестящие крысиные глазки Мурты подмигнули мне заговорщически из-за спины коня. Я решила, что по крайней мере стану страдать с гордым молчаливым достоинством, и, стиснув челюсти, взгромоздилась в седло.
Казалось, среди мужчин образовался негласный заговор галантности: они останавливались облегчиться через небольшие промежутки времени, давая мне таким образом возможность ненадолго спешиться и тайком почесать ноющий зад. Время от времени кому-то требовалось попить, что также требовало моей остановки, потому что бутылки с водой вез Фистл.
Таким вот манером мы и передвигались некоторое время, но боль делалась все сильнее, заставляя меня непрерывно ерзать в седле. В конце концов я решила послать к черту полное достоинства страдание: просто необходимо было на время слезть на землю. Я остановила своего скакуна и спешилась. Сделала вид, что осматриваю левую переднюю ногу лошади, пока остальные собрались вокруг меня.
– Камень попал в подкову, – соврала я. – Я его вынула, но лошади, пожалуй, стоит пройтись без груза. Не хочется, чтобы она захромала.
– Да, это нам ни к чему, – согласился Дугал. – Ладно, пройдитесь немного, но кто-нибудь пускай останется с вами. Дорога здесь вроде бы спокойная, но я не хочу, чтобы вы шли одна.
Джейми немедленно спрыгнул с седла.
– Я пойду вместе с ней, – сказал он спокойно.
– Хорошо. Только не слишком задерживайтесь, мы должны попасть в Баргреннан до рассвета. Остановимся в «Красном кабане», хозяин нам друг.
Взмахом руки он подал знак остальным, и они пустились вперед быстрой рысью, обдав нас пылью.
Несколько часов мучений в седле не улучшили моего настроения. Пускай его идет рядом со мной, я буду не я, если заговорю с этим садистом, с этой жестокой скотиной!
Он не выглядел особенно жестоким при свете взошедшего месяца, но я ожесточила свое сердце и ковыляла вперед, стараясь не смотреть на него.
Вначале мои наболевшие мышцы протестовали против нелегкого упражнения, но через полчаса идти стало легче.
– Завтра ты почувствуешь себя лучше, – как бы вскользь заметил Джейми. – Но послезавтра сидеть будет еще неприятно.
– Откуда бы, интересно знать, эти особые познания? – Я метнула в его сторону огненный взгляд. – Тебе часто приходилось пороть людей?
– Никоим образом, – невозмутимо ответил он. – Это я сделал впервые. Просто я имею определенный опыт другого рода.
– Ты? – уставилась я на него, не в состоянии представить себе, что кто-то мог выпороть эту ходячую башню из мышц и сухожилий.
Он рассмеялся моему удивлению.
– Когда я был поменьше, англичаночка. Ремень гулял по моей заднице несчетное количество раз, начиная с восьми лет и до тридцати. К тому времени я перерос отца, и ему стало несподручно нагибать меня над перекладиной забора.
– Твой отец бил тебя?
– Да, частенько. Школьный учитель тоже, конечно, а время от времени Дугал или еще кто-то из дядьев, в зависимости от того, где я жил и что натворил.
Все это казалось мне весьма интересным, несмотря на мое решение не обращать на него внимания.
– И что же ты такого делал?
В тихом ночном воздухе снова прозвучал его негромкий заразительный смех.
– Ну, всего не упомнишь. В общем, получал я по заслугам. Не помню, чтобы отец выпорол меня хоть раз не за дело.
С минуту он шел молча, задумавшись.
– Ммфм, однажды мне попало за то, что я бросал камнями в цыплят, потом за то, что я гонял коров, они перепугались и не давали их доить… Еще раз, помню, за то, что съел варенье с пирогов, а пироги оставил так. Н-ну, выпустил лошадей из конюшни, забыл запереть ворота. Сжег солому с голубятни – это вышло нечаянно, то есть неумышленно. Терял школьные учебники, это уже умышленно…
Он замолчал и пожал плечами, когда я невольно расхохоталась.
– Самые обычные вещи. Еще чаще мне доставалось за то, что не вовремя раскрывал рот.
Он фыркнул от смеха, вспомнив еще о чем-то.
– Один раз моя сестра Дженни разбила кувшин. Это я разозлил ее. Дразнил, она потеряла терпение и запустила в меня кувшином. Отец вошел и спросил, кто это сделал. Дженни испугалась и ничего не сказала, только посмотрела на меня широко раскрытыми испуганными глазами, они у нее голубые, как у меня, но красивее, с густыми черными ресницами. – Джейми снова пожал плечами. – Ну, я и сказал, что кувшин разбил я.
