Фредрик Олссон - Конец цепи
Теперь не вода сделала это, а тепло, наполнившее комнату. И сейчас он не собирался умирать.
Вильям почувствовал, что если когда-нибудь и будет правильный момент поговорить об этом, то именно сейчас.
– Мы удочерили ее, – сказал он наконец.
Они сидели молча так долго, что его голос удивил ее, и она посмотрела на него, увидела профиль на фоне огненных бликов в темноте.
Ей не понадобилось даже задумываться. Она сразу поняла, что Вильям имеет в виду, это была его вторая печаль, от которой он никак не мог избавиться. И пусть все говорили, что он ни при чем и винит себя совершенно напрасно, от этого у него становилось только тяжелее на душе, и он старательно избегал данной темы.
Но сейчас заговорил сам.
Тихо, медленно, смотря в сторону.
– Для нас она была родной дочерью, – сказал он. – Но для нее…
Он колебался какое-то мгновение, превратившееся в секунды, и тишина продолжалась бог знает как долго, но Жанин не торопила его.
– Она считала, что мы обманули ее, – сказал он наконец. – Словно были ее родителями, а в один прекрасный день как бы от нее отказались. А мы не могли понять. Для нас ничего не изменилось, для нас не существовало никакого до и никакого после, но для нее… – Он пожал плечами. – Я думаю, это стало началом конца.
Жанин ничего не сказала.
– А потом она умерла, – добавил он.
Только это. Ничего больше.
А огонь потрескивал в камине, и тишина стала еще более пронзительной, как бывает, когда какие-то звуки просто подчеркивают ее.
– Как? – спросила она.
– Я не понял, к чему все идет, хотя многое указывало на это, – сказал он.
Сделал вдох. Задержал дыхание.
Все то, чего он никогда не рассказывал, не мог, что причиняло ему боль, даже если бы он осмелился попробовать, все это лежало и ждало своего часа.
И сейчас он настал.
– Она исчезла. Переехала из дома и перестала встречаться с нами. Не только с нами, и со своими друзьями тоже, они звонили нам и беспокоились… и мы сами тоже, конечно. Но может, недостаточно сильно?
Это был риторический вопрос, и Вильям покачал головой.
– Мы решили, что подобное в порядке вещей. Она развивалась. Вырвалась на свободу, создавала свое собственное будущее, как и должен всякий нормальный человек, не так ли?
Он уже выбрал для себя, как ему продолжать.
– И все признаки были налицо. А мы не поняли их.
– Признаки чего?
– Того, что должно было произойти…
Он покачал головой. Рассказывал короткими предложениями, отдельными словам, как будто писал телеграмму, и каждое из них дорого ему обходилось.
Кражи. Пропадало все. Деньги, вещи, сначала мелкие, а потом крупные, чье исчезновение не поддавалось объяснению. Она продавала их ради тех же денег. Взгляд. Рассеянный, усталый. Она избегала смотреть в глаза. И немотивированная злость.
И ее периодические исчезновения, и голоса, искавшие ее, и пакетики, которые они обнаружили в ее комнате, и всякие приспособления.
Элегантный черный футляр, напоминавший обычный несессер. В нем лежали шприцы и иглы для инъекций, и, когда все стало ясно для них, они просто стояли там и не знали, что делать.
Она.
Их дочь.
Почему.
Самые важные для него детали не имели столь большого значения для нее, и он их упустил.
Вроде взгляда, которым она одарила его в первый раз, когда он поговорил с ней об этом. Наполненного презрением, грустью и мольбой о прощении одновременно.
И событий их последней встречи, как она угрожала ему, и слов, сказанных им в ответ, и как хлопали двери, и как он не понял тогда, что, когда она сбежала по лестнице в тот раз, а ее шаги еще долго эхом отдавались по всему дому, и входная дверь с грохотом закрылась, то мгновение изменило все, и ничего уже нельзя было переиграть.
Она исчезла.
А они поставили решетку в квартире, чтобы обезопасить себя от собственной дочери, и это было ужасно и мучительно, но они посчитали такое решение правильным.
Но решетка так и не понадобилась.
Сара не вернулась.
Ее нашли в туалете в поезде, его собственную дочь, у нее в крови обнаружили наркотик, и тогда его жизнь фактически закончилась.
Он рассказал не все, далеко не все, но хотя бы толику, и сделал это без особых эмоций, деловито, словно речь шла не о нем, а когда закончил, снова установилась тишина, растянувшаяся на несколько минут.
– Я не понял, к чему все идет, хотя многое указывало на это, – сказал он снова.
– А по-твоему, ты должен был?
Он пожал плечами.
– Поскольку это твоя работа?
– Нет, речь шла о моей дочери.
Так просто все было.
– А я не увидел, не воспитал ее правильно, не разглядел явных признаков, а обязан был. Поскольку, если я не сделаю этого, кто тогда? Если будущее есть где-то там, и все находится передо мной, все, чтобы я смог остановить кошмар, а я не вижу? Кто тогда сделает это?
Она посмотрела на него.
Знала, что он имеет в виду, но все равно не понимала до конца.
Как будто обе задачи соединились вместе, словно он корил себя за Сару и шифры одновременно, словно одно могло помешать другому и словно смерть Сары и смерть Кристины исчезли бы, если бы он просто нашел ключ. Который никому не удалось отыскать за пятьдесят лет. И который имел отношение только к тому, что происходило сейчас.
И она сказала это ему, а он не ответил.
– Она не была одной из задач, которые ты должен решать. Тебе не надо смотреть на это таким образом.
Он еле заметно пожал плечами.
– Человек ведь не знает, что может случиться. Ни тогда. Ни сейчас. Одно тянет за собой другое, и все связано между собой.
Так она сказала. И потом:
– Ничто ведь не начинается и не заканчивается тобой.
Пожалуй. Но он ничего не ответил.
Уже сказал все, что хотел, и его взгляд снова вернулся к огню, а несказанное и должно было остаться таким.
И снова воцарилась тишина.
– Какие у тебя были планы? – спросила она наконец.
Он посмотрел на нее.
– Если бы ты не оказался здесь? Если бы вирус не вырвался наружу? Что сделал бы ты со своей жизнью тогда?
Он пожал плечами. Облизнул нижнюю губу, словно проверяя стоявшие на очереди слова на вкус.
– Я не смотрел на будущее так, словно сам являюсь частью его, – сказал он.
Жанин кивнула.
Особенно не о чем было больше говорить.
И он закрыл глаза.
Понизил голос:
– И могу только сожалеть об этом сейчас.
Она устроилась рядом с ним. И наклонилась к нему, и они сидели без слов. Огонь постепенно угасал. Он положил руку ей на спину, а она свои на него.
Они заснули так же, прижавшись друг другу на диване, хранившем запах кого-то другого. И в ситуации, когда они не чувствовали себя в безопасности, еще толком не успели согреться и представить не могли, что ждет их впереди, это была лучшая из доступных им перспектив.
52
Они проснулись от шума автомобиля.
Оба услышали его одновременно, уже успели привыкнуть к тишине, нарушаемой только тихим завыванием ветра и отдельными птицами где-то вдалеке, их щебетанием, когда они находили что-нибудь съедобное, понятия не имеющие обо всем том ужасе, который происходил вокруг них.
Но потом они услышали глухой звук мотора, работавшего на пониженной передаче. Газовавшего, чтобы подняться на холм. Именно он разбудил их, и они сидели, прижавшись друг к другу, точно как спали, и смотрели один на другого и ждали, когда услышат его снова.
Кто-то находился там. Деревня была пустой вчера, все жильцы уехали из нее, а сейчас кто-то находился там и, пожалуй, искал их.
А они были безоружны.
Не имели вообще ничего, чем смогли бы защищаться.
И подкрались к окну, приготовились к худшему.
Не так много домов требовалось обыскать. А в камине тлели угли, и, пожалуй, над трубой все еще поднимался дым.
Им в конце концов удалось сбежать. Но сейчас они не имели ни единого шанса.
Видели фары автомобиля, как они приближались по деревенской улице.
Жанин увидела это первой.
И сама удивилась собственному крику.
Они узнали название и сказали, почему нет.
Ничего другого у них не было, чтобы продолжать.
А что-то требовалось делать.
«Мы просто поедем, – думали они. – Просто поедем туда и посмотрим, где нам искать». И заехали так далеко, как только могли, но, когда сам ничего не знаешь, от подобного мало толка.
Лихтенштейн.
Вот и все, что им было известно.
Но потом?
Вильям Сандберг дважды пытался позвонить Кристине со своего собственного телефона, один раз она прервала разговор, а во второй он общался с ее автоответчиком. И потом его мобильник оставался включенным еще где-то час, прежде чем его отключили, и с тех пор он пребывал в том же состоянии.
А за это время находился в зоне действия трех мачт.
Все они стояли в Лихтенштейне на расстоянии нескольких километров друг от друга.
И сейчас, когда они оказались на месте, это дало им площадь, которую было невозможно обыскать. Они искали обломок иголки в стране, изобилующей стогами сена, и никто из них не осмелился сказать это вслух, но оба перестали надеяться.
