Фредрик Олссон - Конец цепи
А вдалеке виднелся дым костров.
Везде они оставляли дома, и друзей, и сограждан, и заразу, которая отказывалась останавливаться.
И сейчас их ждала жизнь на корабле.
В одиночестве и в изоляции от всего остального мира.
И все были ужасно напуганы и опечалены.
Такую цену им приходилось платить за возможность выжить в царившем на Земле кошмаре.
Альберт уже сидел в автомобиле, когда у Лео состоялся разговор с газетой.
Он пытался дозвониться до редакции с тех пор, как они проснулись, но никто не брал трубку. И он оставил сообщение, но ему не перезвонили, хотя прошло по крайней мере два часа. И он прекрасно понимал, в чем дело.
Знал ведь, как все выглядит в редакции.
Там сейчас явно творился настоящий кавардак, и он даже мог представить себе, какой гул стоял от телефонных разговоров, наверняка проходило одно импровизированное совещание за другим, и непрерывным потоком поступала информация, которую требовалось немедленно сортировать и превращать в статьи, прежде чем конкуренты успеют выложить в Сеть то же самое. Они делали наиважнейшую работу на планете. Прежде всего, с их собственной точки зрения, и это ощущение позволяло им не поддаваться страху и чувствовать себя неуязвимыми, словно они не были частью мира, а только рапортовали о нем, как будто просто стояли в стороне и никогда не смогли бы умереть. Точно как Кристина не могла, пока внезапно с ней это не случилось.
И он знал, что сам далеко не в приоритете. Мир настойчиво катился в пропасть. И это было чуточку важнее, чем позаботиться о каком-то практиканте, сидевшем на мели где-то в Европе.
Поэтому, когда ему наконец позвонили, он постарался быть кратким.
Зажал телефон между ухом и плечом, в то время как пальцы одной руки находились на считывающем устройстве для кредитки, поскольку он расплачивался за автомобиль, а в другой он держал тонкий пакет с завтраком, который скорее мог увеличить у них содержание сахара в крови, чем насытить желудки, но сейчас было не до выбора.
Он начал говорить, как только находившийся на другом конце линии редактор представился.
– Франкировальная машина, – сказал он. – Вы отследили ее?
И в ответ услышал «нет».
И потом последовало продолжение, но Лео перебил собеседника, не слушая его, не имел времени знакомиться с причинами и принимать извинения, и почти не сомневался, что тот, с кем он разговаривал, настроен примерно как он.
Все не могло закончиться здесь. Это был его долг перед ней.
– Я отправлял фотографию, – сказал он. – Она где-то у вас, проверь в редакции Кристины, мы нашли конверт, еще один, хотя какая разница. Я думаю, происходящее имеет отношение к Вильяму. За нами охотятся. По-моему, все из-за конверта, кто-то преследует нас…
С другого конца линии его перебил раздраженный голос:
– Лео? Милый?
Он замолчал.
Как бы с задержкой услышал собственные слова.
Сообразил, что понять его было совершенно невозможно.
Не лучшее качество для журналиста.
– Ты можешь послушать меня всего десять секунд? – спросил голос.
– Извини. Ради бога. Пожалуйста, – сказал Лео.
А потом он слушал, а его собеседник говорил.
Внезапно франкировальная машина стала абсолютно не интересной.
Прошло не более секунды, прежде чем дверь их взятого в аренду автомобиля открылась и Лео сел на пассажирское сиденье, бросил свой пакет назад и одним движением накинул на себя ремень безопасности.
– Поехали, – сказал он.
Альберт сидел за рулем и мгновенно среагировал.
Он позволил себе расслабиться, все еще уставший после всего нескольких часов сна, и сейчас посчитал, что очень глупо поступил, сделав это. Пожалуй, кто-то выследил их, возможно, кредитка Лео включила где-то сигнал тревоги, и он завел мотор, задним ходом выехал с парковки и ждал наихудшего.
– Что произошло?
– Ничего, – ответил Лео. – Или совсем наоборот. Нам на юг.
Альберт посмотрел на него. Что теперь?
А Лео сидел прямо на своем сиденье. Пыхтел от возбуждения, полный энергии, появившейся неизвестно откуда, и, похоже, не знал, куда ее применить. Взял себя в руки и попытался привести в порядок мысли, чтобы они, по крайней мере, не толкались, когда дойдут до рта.
– Разговор, – сказал он. – Разговор Вильяма. Когда я и Кристина были на крыше, он позвонил и чуть не сорвал эфир.
– Да?
Альберт направил машину к перекрестку, назад на автостраду.
И услышал, как Лео перевел дыхание рядом с ним.
– Они отследили его, – сообщил он. – Я знаю, где он находится.
Молодой пилот сидел в своем вертолете и бросал взгляды вниз на черную «ауди».
Он делал круг за кругом. Боролся со своими чувствами, с одной стороны, был обязан выполнить приказ и сделать свою работу, а с другой, болезненное беспокойство отказывалось покидать его, как бы постоянно напоминая, что правильно, а что нет.
И он размышлял о пилоте в Амстердаме.
Том, который не выполнил приказ, пролетел мимо цели, а потом что-то произошло, и он вернулся назад.
И как раз в этот момент услышал голос Франкена.
Казалось, генерал умел читать мысли и хорошо знал, что происходит в его голове. Все точно как в Амстердаме, подумал он, в меньшем масштабе, вот и вся разница, и, если пилот бомбардировщика смог прислушаться к своему внутреннему голосу, не следовало ли ему поступить так же?
В его ушах звучал голос Франкена.
Тот объяснил, как себя чувствует и все другие тоже, как это тяжело для них.
Молодой пилот колебался, хотел запротестовать и сказать Франкену, что наверняка есть способ получше, но знал, что не сможет. Стоило ему произнести хоть слово, получился бы разговор, и он сразу проиграл бы.
Франкен сказал бы, что это его работа и слишком поздно выходить из игры, что он делал подобное раньше и его долг сделать еще раз.
А он знал, что это не так.
Одно дело взорвать «скорую помощь». Человек, лежавший там, был уже мертв, а в «ауди» находились двое живых, даже незараженных, просто причинивших массу хлопот, а это рвало ему душу, буквально грызло мозг, и ничего подобного он никогда раньше не чувствовал, но причина не вызывала сомнения, и как он мог противостоять этому?
И он старался не слушать, сделал последний круг, прежде чем поменять курс, начать удаляться от полигона, от долины, ставшей родной для вертолета. Куда, он не знал, но как можно дальше.
Молодой пилот уже успел улететь на несколько километров, когда слова Франкена пробили защиту.
Конечно, его задание выглядело не лучшим образом, но то, как он поступал сейчас, было еще хуже. Он слышал голос генерала по рации и по-прежнему не отвечал, но в глубине души знал, что именно так все обстояло.
У него не было выбора.
Он не мог отказаться.
И в конце концов сделал единственно возможное.
Повернул вертолет.
Видел, как усеянное железным хламом поле и черная «ауди» приближаются снова, и щипал себя за кожу, чтобы заглушить душевные муки, ощущение от пота, пропитавшего его рубашку на спине, все еще растущее беспокойство, которое вынуждало тереть лоб в попытке отогнать крамольные мысли, тереться о спинку сиденья, тереть кожу под рубашкой и повсюду, буквально повсюду, словно его волнение вылилось в зуд, который отказывался прекращаться и сводил с ума…
Только обнаружив кровь, он все понял.
Нехорошо чувствовал себя еще утром.
Списал все на страх.
Сейчас выяснилось, что ошибался.
И, начав чесаться, он уже не мог остановиться, все его тело ныло и зудело и, казалось, разваливалось по кускам, а ему требовались обе руки, и на панели управления уже замигал сигнал тревоги под аккомпанемент воя воздуха за стеклом, и мир снаружи стал вращаться все быстрее и быстрее в безумном танце, и было уже слишком поздно что-то предпринимать.
Его рука отпустила пусковую кнопку задолго до того, как вертолет ударился о землю и превратился в море горящего горючего и плавящегося стекла.
А в ста метрах от него стояла черная «ауди».
Ждала своей неизбежной судьбы, которая так и не пришла.
Для Вильяма и Жанин это была разница между жизнью и смертью.
51
Она могла стать страницей в рекламном буклете бюро путешествий, если бы кому-то пришло в голову предлагать туры по населенным пунктам, покинутым людьми.
Все оставили ее, жители подобно многим другим по всему миру решили, что здесь они далеко не в безопасности, упаковали самое необходимое и, сев в свои автомобили, отправились в другие места.
Название деревни в переводе с немецкого означало «холм», и в принципе он был ее основной достопримечательностью. Она состояла из нескольких потемневших от времени дощатых домов, разбросанных по обе стороны единственной извивающейся змеей улицы, асфальтовое покрытие которой в течение многих лет вело неравную борьбу с тающим снегом и в конце концов пошло на компромисс, отдав часть своей поверхности ямам и трещинам.
