Франческа Хейг - Огненная проповедь
Подсчет дней помогал хоть как-то сохранить чувство времени, однако по мере того, как их количество росло, это начало становиться пыткой. Я не считала дни до возможного освобождения: их число просто росло, а вместе с ним и чувство неопределенности, словно я плыла в бескрайнем мире тьмы и одиночества. После того, как прогулки отменили, единственным постоянным событием стали визиты Исповедницы, которая приходила каждые две недели и расспрашивала о моих видениях. Она говорила, что остальные Омеги вообще никого не видят. Думая об Исповеднице, я даже и не знала, жалеть их или завидовать им.
* * *Говорят, что близнецы стали появляться во втором и третьем поколениях Новой Эры. Во время Долгой Зимы близнецов не было – детей вообще рождалось очень мало, а выживало еще меньше. Те годы приносили лишь искривленные тела и больных, уродливых младенцев. Среди немногих живущих только единицы могли иметь потомство. Казалось, человеческий род вымирал.
Сначала, в самый разгар борьбы за восстановление рождаемости, появление близнецов, должно быть, встретили с радостью – столько много детей и так много из них здоровых. Рождалось всегда двое – мальчик и девочка, один из них оказывался физически безупречен. Не только без внешних изъянов, но также здоровый и сильный. Однако вскоре роковая симметрия стала очевидной: за совершенство одного ребенка расплачивался его близнец. Уродства в нем могли быть самыми различными: отсутствие конечностей, их атрофия, а порой и, наоборот, лишняя рука или нога. Рождались одноглазые и трехглазые, или те, чьи веки оставались сомкнуты навечно. Это были Омеги, ущербные близнецы Альф. Альфы называли их мутантами. Говорили, что они являлись тем ядом, который Альфы отторгали еще в утробе матери. Последствия взрыва, которые пока нельзя искоренить, сказывались, по крайней мере, только на более слабом из близнецов. Омеги принимали на себя болезни и уродства, оставляя Альф свободными от этого бремени. Впрочем, не совсем свободными. Если различия во внешности сразу бросались в глаза, то связь между ними оставалась невидимой. И тем не менее она существовала и проявлялась всякий раз самым непостижимым образом. Не имело значения, что никто не мог ни понять, ни объяснить ее природу. Поначалу еще списывали на совпадения, но факты, отметая всяческие сомнения, неумолимо доказывали роковую связь между близнецами. Люди рождались и умирали парами.
Острая боль или серьезные болезни также поражали обоих близнецов. Если один начинал метаться в жару, то и со вторым случалось то же самое. Если один падал в обморок, то и второй терял сознание, где бы он или она ни находились. Незначительные травмы и легкие недомогания друг другу не передавались, но если один получал серьезную рану, то и второй кричал от сильной боли.
Когда выяснилось, что Омеги бесплодны, то сначала сочли, что они вымирают, что они были лишь временными отголосками пагубного воздействия взрыва. Но с каждым новым поколением происходило то же самое: всегда рождались близнецы, один из которых – безупречный Альфа, второй – ущербный Омега. Детей рожать могли только Альфы, но каждый их ребенок неизменно появлялся в паре с Омегой.
Когда родились мы с Заком, оба без внешних изъянов, родители наверняка на два раза пересчитали каждый наш палец. Всё оказалось на месте. Однако они все равно бы не поверили – ни одна пара близнецов не избежала разделения на Альфу и Омегу. Ни одна. Случалось, что их различия замечались спустя время. То одна нога росла медленнее другой, то обнаруживалась глухота, которую не распознали сразу, то рука развивалась слабее. Но ходили слухи и о тех немногих, чьё различие внешне никак не проявлялось. Рассказывали о мальчике, который казался нормальным, пока вдруг не выбежал из дома с криком, за несколько минут до внезапного обрушения кровли. Или о девочке, которая целую неделю плакала над собакой пастуха, а потом ее переехала телега из соседней деревни. То были Омеги, чья мутация оставалась незаметной глазу. И называли их провидцами. Рождались они крайне редко – в лучшем случае один на несколько тысяч.
Все знали одного провидца, который приходил каждый месяц в Хейвен – довольно большой город, расположенный вниз по течению реки. Омегам не разрешалось посещать рынок Альф, но его не прогоняли. Он сидел в дальнем конце рынка, за грудой ящиков и кучей гнилых овощей. Когда я впервые попала на рынок, он уже был далеко не молод, но довольно бойко занимался предсказаниями: за бронзовую монетку сообщал фермерам, какую погоду ждать в следующем сезоне, или рассказывал дочери купца, кто станет ее суженым. Однако за ним водились странности: постоянно бормотал себе под нос не то молитвы, не то заклинания. Однажды, когда мы с папой и Заком проходили мимо, он воскликнул: «Огонь! Вечный огонь!». Стоящие рядом лавочники даже не вздрогнули – видимо, подобные приступы случались и прежде. Увы, такая судьба ждала большинство провидцев: взрыв отпечатал свой огненный след в их разуме, словно заставляя переживать тот момент снова и снова.
Трудно сказать, когда я впервые осознала собственное отличие, но уже тогда понимала, что это нужно скрывать. В детстве я казалась такой же обычной, как мои родители. Ведь какой ребенок не просыпался с криками от ночных кошмаров? Далеко не сразу я догадалась, что с моими снами что-то не так. Мне снился взрыв. Адский огонь, что являлся во снах – наяву он не пылал, но повторялся почти каждую ночь. Эти жуткие картины пришли явно откуда-то извне. Мне снилось то, что я никогда не видела в жизни. А вся моя жизнь – это наша деревня, где около четырех десятков каменных домов стояли кружком на зеленой поляне с каменным же колодцем посередине. Это раскинувшаяся в низине долина, домики и деревянные сараи, забравшиеся на сто футов выше реки, чтобы спастись от наводнений, заливающих поля каждую зиму и пропитывающих почву илом. Но в снах я вижу незнакомый пейзаж и чужие лица. Вижу крепости, что в десять раз выше нашего дома с низким балочным потолком и шероховатым полом. Вижу города, где запруженные людской толпой улицы шире, чем сама река.
К тому времени я уже вполне подросла и понимала, что это странно и что Зак во сне спокоен. Мы спали в одной кроватке, поэтому мне пришлось научиться прятать свое волнение и лежать молча, унимая сбившееся дыхание. Я приучилась сдерживать крик, когда средь бела дня мимолетные видения являли вдруг грохот взрыва и всполохи пламени.
Когда папа впервые привел нас в Хейвен, я тотчас узнала рынок с его шумной толчеей по своим снам, но, увидев, как Зак стал упираться, боязливо цепляясь за папину руку, притворилась, что ошеломлена не меньше.
Между тем наши родители напряженно ждали. Как и все остальные, они приготовили только одну кроватку, ожидая, что отошлют ребенка-Омегу сразу, как нас разделят. Когда нам исполнилось три года, а нас так и не разделили, папе пришлось соорудить для нас две кровати побольше. Причем самому и, можно сказать, украдкой – на огороженном стеной заднем дворике, куда выходило окно кухни, хотя с нами по соседству жил Мик – лучший плотник в округе. Но папе не хотелось обращаться к нему за помощью. Все последующие годы при каждом скрипе кособокой, плохо сколоченной кровати в памяти всплывало выражение папиного лица в тот момент, когда он внес эти кровати в нашу тесную комнатку и расставил их по разным стенам.
Мама и папа теперь почти не разговаривали с нами. Наступили годы засухи. Всё выдавалось по талонам. И казалось, будто слова тоже стали дефицитом. Если прежде нашу долину затапливало каждую зиму, то сейчас река превратилась в тонкий слабый ручеек. Ее русло пересохло и, точно старая глиняная посуда, покрылось трещинами. Даже в нашей вполне зажиточной деревне нечего было отложить про запас. Первые два года засухи приносили хотя бы скудный урожай. На третий год без дождей посевы и вовсе не взошли, и мы кое-как перебивались лишь благодаря прежним сбережениям родителей. Над иссохшими полями клубилась густая пыль. Часть домашнего скота пала с голоду – негде было разжиться кормом даже тем, у кого водились деньги. Рассказывали, что дальше к востоку люди отчаянно голодали. Совет выделил солдат для патрулирования деревень, чтобы защитить от набегов Омег. В то же лето возвели стену вокруг Хейвена и других крупных городов Альф. Но с трудом верилось, что те Омеги, которых видела я, когда они проходили мимо нашей деревни, могли на кого-нибудь напасть. Настолько изможденными и бессильными выглядели эти люди.
Но и когда период засухи закончился, солдаты Совета все равно продолжали патрулировать местность. Да и родители продолжали следить за нами с ничуть не меньшей настороженностью. Они ждали, когда, наконец, проявится различие между мной и Заком, чтобы тут же нас разделить. Как-то зимой мы оба простудились, и я слышала, как родители долго спорили, кто из нас заболел первым. Тогда нам было лет шесть или семь. Лежа в нашей спальне, я слышала, как внизу, на кухне, папа громко и настойчиво утверждал, что мне еще прошлым вечером нездоровилось, за десять часов до того, как мы оба проснулись с жаром. Тогда я и поняла, что папа вел себя с нами отчужденно вовсе не из-за своей нелюдимости, а мамино пристальное внимание не имело ничего общего с материнской заботой. Зак ходил за папой по пятам целыми днями: от колодца до поля, от поля до амбара. Когда мы стали старше, папа совсем отдалился и стал гнать от себя Зака, крича, чтобы тот возвращался домой. Но Зак все равно выискивал любой повод, чтобы крутиться поблизости от него. Если отец грузил поваленные деревья в роще, выше по течению, Зак тянул меня в лес за грибами. Если отец собирал урожай на кукурузном поле, Зак тут же загорался желанием починить ворота для загона. Близко он не подходил, но следовал за отцом точно потерянная тень. Ночью, когда папа с мамой говорили о нас, я закрывала глаза, как будто это могло отгородить их голоса, доносящиеся снизу сквозь дощатый пол. Я слышала, как в кровати у противоположной стены Зак тихонько ворочался. Его дыхание казалось спокойным, и я не знала, спал ли он или притворялся.
