Роберт Шекли - Лабиринт Минотавра (сборник)
– Я, как правило, этими вопросами не занимаюсь, – сказал Лумис. – Я считаю так: всю кучу неприятностей, которая останется после меня, пусть разгребают те, кому есть до этого дело. Надеюсь, вы меня понимаете?
– Как вам будет угодно. Тогда приступим?
– Прошу прощения?
– К слиянию!
– Ах да, – сказал Лумис. – Но вот как раз в этом я сомневаюсь. – Он помолчал минуту, раздумывая. – Я размышлял над этим, Эл, и, знаете ли, мне совсем не хочется сливаться с вами. Тут нет никакой личной неприязни – просто я так чувствую.
– Вы отказываетесь от слияния со мной? – недоверчиво переспросил Кромптон.
– Совершенно верно, – ответил Лумис. – Мне чертовски жаль, я знаю, какой гигантский путь вы проделали, и все зря; но вы могли сначала написать, спросить меня… Во всяком случае, прошу прощения, но так уж все складывается.
– Вы, видимо, не понимаете, что вы недоукомплектованный, недоделанный экземпляр, карикатура на полноценного человека? – разозлился Кромптон. – Разве вы не видите, что выбраться из той помойки, в которую вы превратили свою жизнь, и обрести ясную, божественную атмосферу высшего существования вы можете только путем слияния со мной?
– Вижу, – со вздохом сказал Лумис. – И у меня иногда возникает желание найти что-нибудь чистое, святое, не тронутое рукой человека.
– Но тогда…
– Честно говоря, я недолго предаюсь подобным мечтаниям. Мне и так неплохо. Особенно сейчас, когда Джиллиам порвала со мной и я могу все начать по новой. В моей жизни осталось еще достаточно много удовольствий, чтобы пожертвовать ими ради переселения в вашу голову, Эл, – только не поймите меня превратно.
– Но ваше теперешнее счастье временно, вы же понимаете. Оно скоро пройдет, как проходят все эфемерные состояния, и вы снова погрузитесь в страдания, которые преследуют вас всю жизнь.
– Да нет, не так уж все страшно, – сказал Лумис. – Меня не пугает даже такая жизнь, какая была у меня раньше.
– Тогда учтите вот что, – сказал Кромптон, – ваша личность находится в дюрьеровом теле, а срок его существования – сорок лет. Вам сейчас тридцать, и остается вам не более десяти лет.
– Хм, – сказал Лумис.
– И через десять лет вы умрете.
– Понятно, – сказал Лумис и задумчиво закурил самокрутку с красным пятнышком возле фильтра.
– Ничего плохого в реинтеграции нет, – убеждал его Кромптон, стараясь говорить как можно более дружелюбно. – Мы все – и я, и вы, и третий, до которого нам еще предстоит добраться, – мы постараемся. Мы разрешим все наши конфликты путем разумного, дружеского согласия, и все будет хорошо. Что вы на это скажете?
Лумис рассеянно мял сигарету в руке. Наконец он вздохнул и сказал:
– Нет.
– Но ваша жизнь…
– Я просто не способен на то, что вы мне предлагаете, – сказал Лумис. – Меня вполне устраивает ловить рыбку в мутной воде и плыть по течению. А десять лет – не такой уж маленький срок, за это время все может измениться.
– Ничего не изменится, – возразил Кромптон. – Через десять лет вы умрете. Просто умрете.
– Ну, кто знает…
– Умрете!
– И долго еще вы будете повторять это? – спросил Лумис.
– Но это правда. Вы непременно умрете.
– Да, непременно… – сказал Лумис. Он курил и думал. Потом вдруг лицо его просветлело. – Кажется, нам действительно необходимо слияние!
– Ну наконец-то!
– Через каких-нибудь девять лет.
– Да вы что! – возмутился Кромптон. – Значит, по-вашему, я девять лет буду околачиваться на этой потешной планете в ожидании вашего решения?
– А что вам еще остается? – резонно заметил Лумис. – Ну же, старина, не будем ссориться. Я не раз на собственном опыте убеждался, что в конце концов все устраивается само собой, если не обращать ни на что внимания и продолжать заниматься своим делом. Пойдемте со мной, Элистер, я хочу узнать ваше мнение кое о чем.Он повел Кромптона вниз по лестнице в подвал, в свою мастерскую. В углу находилось сооружение, слегка напоминавшее электронный орган. Он был оснащен множеством рычажков, кнопок и ножных педалей и слегка походил на кабину старинного «Боинга-747». Возле него стояла маленькая скамеечка. Лумис сел и включил ток.
– Это машина самовыражения Вурлитцера-Венко, – объяснил он Кромптону и передвинул несколько рычажков. – Я включил ее и настроил на определенную тональность. Оранжевый и желтый цвета на стене означают, что основная тема композиции – это глубокая жалость к себе. Машина сейчас разработает музыкальное и поэтическое оформление этого настроения и воспроизведет свои стихи в левом нижнем углу большого экрана. Слушайте же и смотрите, Элистер.
Лумис зарядил машину эмоциями, и та перевела их в цвета, формы, ритмы, напевные стихи, в танцевальные па, исполняемые изящными марионетками, в веселые ритмичные песенки и страстную декламацию, в просторы серого океана и черной ночи, в кроваво-красные закаты, сливающиеся с брызгами смеха и сотрясаемые приступами бессильного гнева. Туманные многокрасочные сцены проходили одна за другой, наполненные призрачными людьми, которые разыгрывали какие-то странные драмы; в этой разношерстной репрезентальгии – так называлось это действо – ощущались наивные детские мечты, первые смущенные сексуальные желания, занудные школьные годы, первая любовь во время каникул и многое, многое другое. Все это было сплетено и закручено с помощью самых разнообразных художественных средств (кроме скульптур из мыльных пузырей – новшества, доступного только последней, пятой модели машины Вурлитцера-Венко) и завершалось блистательным парадоксальным финалом, в котором все разрозненные элементы выстраивались в стройный ансамбль различных человеческих качеств и создавали выпуклый образ личности, но не сливались в нем полностью, а подчеркивали и оттеняли друг друга, ярко высвечивая тем самым собственную неповторимость. На этом все кончилось, но два человека оставались молча сидеть на своих местах.
Наконец Лумис не выдержал.
– Как вам это понравилось? Будьте предельно искренни – тут вежливость ни к чему.
– Ну что ж, – ответил Кромптон, – должен сказать, что точно в такие же игры играют на всех машинах самовыражения.
– Понятно, – холодно отозвался Лумис, и его душевная боль отразилась лишь в том, что он принялся терзать свой нос.
Он еще помолчал в мрачном раздумье. Но затем, оживившись, сказал:
– А, к черту! Это же всего лишь хобби! Я просто развлекаюсь тут. Но как любитель я все-таки кое-чего достиг, вы не находите? Давайте иногда встречаться, выпивать вместе, а? Сколько вы еще здесь пробудете?
– Ровно столько, сколько понадобится для реинтеграции, – ответил Кромптон.
– Тогда это надолго, – заметил Лумис. – Потому что я остаюсь тем, что я есть.
Он опять повернулся к машине и сыграл веселую пьеску из звуков, запахов и образов похоти, алчности и опьянения. Кромптон ушел, не дожидаясь репризы.Глава 7
Он бесцельно брел по улицам, пытаясь сообразить, что же теперь предпринять. Его блестящий план рухнул бесповоротно. Ему и в голову не могло прийти, что Лумис, несчастная и далеко не лучшая часть его самого, предпочтет идти своим путем.
Он заставил себя сосредоточиться и окликнул такси. Это оказался шестиногий полуробот «Форд Супергризер», модель ХФК с желудком емкостью 240 кубических дюймов и полусферическими почками. Кромптон сунул ноги в стремена, запихнул в псевдоводителя адрес отеля и безутешно привалился к поношенной луке седла. Неожиданно, какими-то запутанными путями, пришло горькое озарение: лучше уж бездумный разврат, чем собственные вечные, изматывающие душу страдания. К глазам подступили слезы.
Такси скакало по забитым толпами народа улицам Ситесфа. Кромптон, погруженный в свое горе, даже не заметил Тестерианскую похоронную процессию, возглавляемую самим трупом, облаченным в веселый разноцветный костюм арлекина; плавники покойника то и дело оживали, когда шедшие за ним священники-техники пропускали через него электрический ток.
Такси подъехало к отелю «Грандспрюиндж», но Кромптон распорядился следовать дальше. Им овладело какое-то беспокойство, охота к перемене мест – по-видимому, от сознания собственной беспомощности и беззащитности. Хотя обычно он полностью контролировал себя – таков был его характер, обязательный и строгий, – сейчас он решил, что может позволить себе какое-нибудь безумство.
– Вы случайно не знаете, – обратился он к такси, – где находится «Притон духонастроев»?
Такси, хотя и было полуроботом и не обладало разумом в обычном смысле слова, тотчас развернулось на 180 градусов и по узкой аллее довезло Кромптона до лавки, над которой мигала неоновая вывеска «ДУХОНАСТРОИ ДЖО».
Кромптон слез с такси и расплатился. Он вошел в лавку в легкой лихорадке предвкушения. Ему пришлось напомнить себе, что он не совершает ничего предосудительного. Но в то же время он прекрасно осознавал, что обманывает сам себя.
