Скарлетт Томас - Наваждение Люмаса

На смену пожарам приходят наводнения: вода поднимается все выше и выше вдоль стен тех же самых домов — моих домов, — пока наконец не накрывает их полностью и пока не умирают даже те, кто спасался на крышах или забрался в поисках укрытия на чердак. Вся моя семья, все, кого я когда-либо знала. С одной стороны, я понимаю, что семья мне не слишком-то и дорога — в конце-то концов, когда я в последний раз их всех видела? Но с другой стороны, я сейчас — там, с ними, мы все вместе ждем помощи, которая никак не приходит, и все вместе в какой-то момент признаем, что вода поднялась слишком высоко, и падаем в нее. Кругом одна только вода, ничего больше: она черная, холодная и воняет смертью. Я прыгаю первой — чтобы перестать наконец задерживать дыхание и начать вдыхать в себя черную воду. Вот и все. Чернота. Мое ни на что не годное тело идет ко дну — туда, где раньше была улица. И в этом поезде страха я покрываюсь холодным потом и сердце колотится так быстро, что можно подумать, будто это один сплошной длинный удар — или что, наоборот, нет вообще никаких ударов.

Самое ужасное в образах за окном то, что кроме них там больше совсем ничего нет. И дело не в том, что я не вижу ничего за этими домами и грязью: я совершенно уверена в том, что здесь есть только то, что я вижу, а дальше — уже ничего. Нет никакой меня, никакого поезда. Я умру во всех этих домах, и бежать мне некуда. У меня нет ощущения, что от этого можно отмахнуться, что такое бывает только в телевизоре, что это может произойти с кем угодно, но не со мной. Так вот, наверное, каково это: открыть дверь и увидеть на пороге человека с мертвым взглядом и топором в руках. Вот, наверное, каково это: не суметь от него отбиться (да и как от такого отбиться?) и лежать связанным, понимая, что теперь ты умрешь. И это происходит не с вымышленным героем, ты испытываешь это на самом деле: это я, и мне — конец. Или еще хуже: ты — как вымышленный герой, но не один из главных, а просто одна из жертв, которые происходят по ходу фильма.

А поезд едет все дальше. Теперь передо мной переулки, в которые я никогда не захожу в темное время суток: целый мир тупиков и закоулков, в которых поджидают свою жертву насильники, подобно призракам в игре «Пак-ман». Меня тысячу раз пыряют ножом люди, которые не знают моего имени, не знают, какие книги я читаю, не знают, что, не будь моя жизнь такая безумная, я бы хотела завести себе кота. Я смотрю на себя, истекающую кровью, подобно животному на бойне, а части моего тела тем временем валяются вокруг, отрубленные и выброшенные за ненадобностью. Я молю о забытье, но оно все никак не наступает. О боже. Я больше этого не вынесу. Я поняла, на что все это похоже: мне делают операцию, но врачи не знают, что я еще в сознании. Я попадаю в аварию на шоссе — сталкивается сразу много машин. Я вижу, как Адам умирает тысячей разных способов. Потом я убиваю Адама: убиваю его всеми возможными способами, и всех остальных я тоже убиваю. Я в тюрьме и никогда отсюда не выйду. Возможностей больше нет.

Возможностей больше нет.

Возможностей больше нет.

Каждая миллисекунда этого ужасного путешествия — прозрение, во время которого я осознаю, что это конец. Это самое последнее мгновение в моей жизни, и изменить что-то или как-то повлиять на развитие событий я уже давно не могу. И каждое такое прозрение — в тот момент, когда я его переживаю, — кажется мне совершенно необратимым. Это не такой момент, в который ты думаешь: «Черт! Еле пронесло!» Это момент, который наступает после — в мире, в котором ты — самый невезучий человек на Земле, и нет никого, кто бы тебе помог или кому было бы дело до тебя — тем более что все, кого ты знал, уже умерли…

Я больше не могу.

Дисплей? — выдавливаю я, хотя слабо надеюсь на то, что подобная вещь еще может существовать.

Он появляется.

Где мне сходить? — спрашиваю я.

«На своей станции».

Где это?

«Вы должны увидеть ее сами».

Что?

Возможностей больше нет.

Кто бы сомневался.

Мне хочется встать и пойти к машинисту — попросить, чтобы он остановил поезд, но я понимаю, что никакого машиниста тут нет и что на самом деле это никакой и не поезд. Я лечу на волне страха, которая движется быстрее, чем… Что там говорил Аполлон Сминфей? Движется с непостижимой скоростью. Думай, думай. Не смотри в окно. Не смотри… Я смотрю в окно.

И понимаю, что я здесь не одна. Оказывается, бывают вещи похуже, чем остаться один на один со своими самыми большими страхами, и теперь я начинаю понимать, что это такое. Я различаю теперь — не сверху и не снизу, не ближе и не дальше, чем картинки моего страха, а в каком-то другом отношении к ним — слабый вой чего-то еще: наложенных друг на друга слоями страхов других людей. Я вижу, немного смутно, как горят деньги, кого-то насилует родной отец, игрушки говорят «пошел на х…» и раздирают владельцу глотку, выясняется, что реальности не существует, кого-то похищают инопланетяне и привязывают к столу в белой лаборатории, начинается ядерная война, тонет ребенок, тонут сотни детей, и все это ИЗ-ЗА ТЕБЯ, кто-то давится рыбьими костями, и вот еще рак легких, рак толстой кишки, опухоль мозга, пауки — тысячи и тысячи пауков, выпадение матки, ночное удушье, слишком много еды, секс всех видов, крысы, тараканы, полиэтиленовые пакеты, высота, самолеты, Бермудский треугольник, поезда, сходящие с рельсов, привидения, терроризм, официальные приемы, толпы, зубной врач, собственный язык, которым можно подавиться, собственные ступни, сны, взрослые, кубики льда, зубные протезы, Дед Мороз, старость, смерть родителей, зло, которое ты можешь причинить сам себе, гробы, алкоголь, самоубийство, кровь, больше никогда не будет героина, та вещь за занавесками, сажа, космические корабли, тромбоз, лошади, быстрее машины, люди, бумага, ножи, собаки, сокращение штатов, опять опоздаю, только бы меня не увидели голым, чесотка, високосные годы, НЛО, драконы, яд, аккордеон, пытки, власть, кого-то бьют по голове, и он лежит на земле и пытается защитить голову, но вскоре теряет сознание и больше не может себя защищать.

Эй, ты — почему бы тебе не выглянуть ненадолго в окно?

Мои глаза закрыты. Непостижимые скорости. Что это значит?

Я не могу дышать. Человек с пистолетом…

Нет никакого человека с пистолетом, Эриел.

Есть. Весь мир состоит из людей с пистолетами. Во всем мире нет больше никого — только я и миллиарды людей с пистолетами. Меня сейчас стошнит.

Непостижимые скорости. Я способна постичь скорость света. Я способна постичь скорость в десять раз больше скорости света. Единственное, чего я не способна постичь, — это скорость, у которой нет конца… Ведь вот о чем говорил Аполлон Сминфей, да? Или он говорил только о бесконечности железнодорожных путей? Но все равно — что, если мы движемся с бесконечной скоростью? Хотя я и не могу этого постичь (а ведь именно это, кажется, подразумевает слово «непостижимый»), то, что движется с бесконечной скоростью, будет казаться неподвижным с каждой точки, мимо которой оно проезжает. Ведь то, что перемещается с бесконечной скоростью, движется петлей и способно находиться везде одновременно, так? И это одновременно — оно, может быть, вообще всегда? И тогда, возможно, мне и не нужно ждать своей станции? Может быть, моя станция прямо там, вон она, просто мне нужно ее найти.