El creador en su laberinto - Андрей Миллер
— Я думаю, местные зря грешат на гаитянских лоа. Это на них не похоже, вуду здесь абсолютно ни при чём. — наконец-то Захария сказал что-то по делу.
— Согласен. — Ролдан был по обыкновению лаконичен.
Остров Эспаньола остался одним из последних оплотов людей в Новом Свете. Кто мог сказать лет двести назад, что так сложится? Европа вступала в век Просвещения, и почти никто уже не верил ни народным сказкам, ни чему-то вроде «Молота ведьм».
Так было ровно до 1666 года, когда Сатана отказался от идеи убеждать добрых верующих, будто его не существует. Он явился миру вполне зримо и осязаемо.
Говорят, что Пришествие затронуло весь мир. Теперь, когда перевалил за середину XIX век, мало кто в Европе хорошо представлял себе ситуацию восточнее Иерусалима. Всё, что творилось в пустынях Ближнего Востока и далее, было бедой да печалью неверных. Европейцев же, кое-как отстоявших Старый Свет в борьбе против тварей Преисподней, беспокоил теперь только Новый.
Карибские острова и немногочисленные города на материке ещё не были захвачены адскими созданиями. Но вся остальная Америка находилась в их власти — и кто знает, что там готовилось? Новый поход через океан, в старую Европу?
— Вы оба такие умные… — снова заговорил Лопе. — И кто же, по-вашему, убивает уважаемых людей Эспаньолы?
— Да кто угодно. Это может быть вообще не наш профиль: обычная уголовщина… А лоа отлично устроились: они нам враги не более, чем друзья Дьяволу. Похожи на демонов, но их сущность — от столкновения языческих обычаев со словом Божьим. Пусть и в вашей, католической интерпретации… зачем всё портить?
В словах Захарии был смысл. Действительно: полубожества, порождённые нелепой верой негров, стояли где-то между Светом и Тьмой. И христианского в них имелось точно не меньше, чем сатанинского — пусть любой святой символ на Карибах умудрялись извратить. Крест, на котором погиб Спаситель, превратился здесь в символ перекрёстка, на котором взывали к Папе Легба.
Да, в Ватикане ясно говорили: Полутьма — уже не Свет. Но Ватикан лежал очень далеко от этих земель, да и еврей Захария был для католиков такой же «полутьмой».
— Хрень это всё. — заявил Лопе, немного подумав. — Нам вредно слишком много думать. Мы лишь молотки, которые забивают гвозди, а что есть гвоздь — указывает церковь.
— То есть собственным глазам ты не доверяешь?
— Лично я целюсь не глазом…
— Спасибо, что напомнил! А то я прямо позабыть успел и твои бредни, и лицо своего отца, и всё на свете! Ролдан, послушай сюда: давай-ка на время текущей миссии ты избавишь коллег по опасной службе от подобного? Вернёмся в Европу, я накурюсь опиума и уж тогда послушаю, если тебе будет невмоготу.
— Ты ведь сам спросил меня об отце.
Лопе де Агирре взревел и запустил остатки кесадильи в товарища: брызги начинки обдали и сидевшего рядом иудея, а кусок лепёшки повис на шляпе Дискено.
— Год назад! Год назад, Ролдан!.. Год назад я спросил тебя об отце, и ведает Nuestra Señora, жалею об этом каждый Божий день! Твою мать… стреляй больше, говори меньше — это всё, о чём я прошу!
— Может, вы успокоитесь? Я единственный здесь, кто способен вести себя профессионально?
— Да уж конечно, единственный! Кому ещё быть профессионалом… Присудим тебе, Захария, особую награду за профессионализм: золотую залупу коня Сида Кампеадора! Что скажешь на это?
— Ничего я тебе не скажу, пока не успокоишься и мы не перейдём к делу.
Лопе сам понял, что порядком перегибает. Троица могла сколько угодно ругаться в свободное время, но работа есть работа. Хотят они делать её вместе или нет — никто в Святой Инквизиции не спрашивал. Раз там решили, что воскресший конкистадор, помилованный иудей и невесть кто должны делать дело вместе — значит, так тому и быть. Значит, в этом был какой-то смысл…
— Ну хорошо, давай по делу. А дела наши, сеньоры защитники добрых христиан, очень плохие. Информации об убийствах больше не стало, имеем только добрый совет: ищите-ка, мил люди, ветра в поле. Я пока вообще не представляю, как нам выйти на след. Вряд ли местные негры с нами станут говорить охотнее, чем священники.
— Лоа практически невозможно найти.
— Да. Связаться с ними будет очень трудно. Так что…
Лопе не успел закончить фразу. Вот уж правда: пусть Ролдан болтал много ерунды, но револьвер всегда извлекал первым. И теперь ствол оказался направлен на незнакомца раньше, чем конкистадор с евреем вообще заметили его приближение.
— Pardonne-moi, господа эмиссары… — произнёс с типичным креольским акцентом молодой негр. — Франсуа вам не враг. Франсуа пришёл передать предложение о встрече.
— И чьё же это предложение?
— Самого Папы Легба. Лоа желают говорить с вами.
***
Найти ночью безлюдный перекрёсток оказалось совсем нетрудно: зная и общую обстановку на Карибах, и последние мрачные события в Санто-Доминго, горожане не горели желанием показываться на улице затемно. А если бы появился какой случайный прохожий — так на что ему приближаться к весьма мрачного вида троице?
Веве — потребный лоа нечистый символ, начертили углем на мостовой в соответствии со словами Франсуа. Спичка несколько раз гасла на ветру, но черная свеча всё-таки загорелась. Захария прочитал необходимые слова; Лопе наотрез отказался произносить нечто подобное, а Ролдана просить… фи.
Ничего не происходило.
Агирре заложил пальцы за ремень, на котором висела кобура с револьвером. Товарищи молча обступили свечу — нечего было и обсуждать нелепость ситуации. А затем командир понял, что Захария с Ролданом смотрят уже не на него.
— Дайте угадаю: этот хрен прямо у меня за спиной, да?
— Верно, Лопе. Как чёрт из табакерки.
Конкистадор обернулся: позади действительно стоял человек — если это существо можно было назвать человеком, конечно. Фигура его была вполне антропоморфной, но негр оказался невероятно высоким: скрюченный силуэт навис над Лопе. Чёрное лицо было перемазано чем-то навроде светлой глины, из-под цилиндра почти до
