Мокруха - Джон Ширли
ДА: Эфрам — один из самых омерзительных маньяков, о каких мне доводилось читать. Он порабощает своих жертв психически, сажает на поводок наслаждения. Эфрам и Акишра — символы наркотической зависимости?
ДШ: Эфрам использует методику, комбинирующую подход Акишра и другие техники — помнится, в Индии бытовал миф о душечервях, которые паразитируют на людях, испытывающих к чему-то навязчивое пристрастие. Он и вдохновил меня на книгу.[75] Душечерви — это Акишра. Эфрам силён тем, что вынуждает жертвы получать наслаждение от ненавистного. Сама по себе неплохая метафора: Эфрам берёт обычное удовольствие, в котором нет ничего дурного, и выворачивает наизнанку, превращая в кошмар.
ДА: В романе есть эпизод, который меня особенно зацепил: Эфрам разрешает Констанс уйти, прекрасно зная, что девушка никуда не денется — её зависимость стала слишком сильна. А ещё раньше, когда он дёргает её за лобковые волосы и приказывает полюбить себя — тоже великолепная сцена, одна из самых болезненных, какие мне довелось прочесть. Насколько это кошмарно — понимать, что причиняешь себе вред, но не иметь сил уйти, перебороть себя, сбежать от зависимости?
ДШ: Да, если зависимость действительно сильна, жертва её обычно понимает, как вредит себе. В конце концов теряется всякий интерес к романтике, как в песне Лу Рида Героин — прекрасной, мощной, но, пожалуй, неудачной. Остановиться ты уже не можешь. Ты себя разрушишь, но тебе понравится, говорит зависимость. Ты будешь себя уродовать и просить добавки. Это не мазохизм, а нечто большее. Это неконтролируемая страсть к самоуничтожению. Представьте себе, что вы нашли способ соединить мощный коррозив — сильнее соляной кислоты — с наркотиком, вызывающим наслаждение: прольёшь кислоту на кожу, и наслаждение, с каким смотришь, как дымится и расползается плоть, станет сильнее боли. Пока не умрёшь... Вот как-то так. Вместе с тем на каком-то этапе наслаждение прекращается, тает, как дым, но освободиться ты уже не в состоянии. Продолжаешь уродовать себя снова и снова, хотя удовольствия от этого уже нет. Как та крыса, что до изнеможения давит на рычаг.
ДА: Кто такой этот Больше Чем Человек в вашем романе? Он списан с кого-то из голливудских знакомцев?
ДШ: Нет, с их типов. Возможно, я кое-что почерпнул для этого образа из книги Кеннета Энгера Голливудский Вавилон. Есть люди порочные и мерзкие, но искусные скрывать это глубоко внутри. У него эта червивость постепенно прорастает наружу, выдаёт себя: как гангрена от пулевой раны, растущая изнутри на кожные покровы.
ДА: Глава, в которой Гарнера просят опознать палец дочери, читается с замиранием сердца. Для меня этот эпизод сопоставим разве что со сценой гибели пса в Я — легенда (I Am Legend) Матесона, одним из безусловных шедевров всего жанра. Как вы сумели добиться такой эмоциональной убедительности?
ДШ: Да как-то так само собой вышло. Эта сцена подтолкнула Гарнера к рецидиву — его я и хотел описать. Господь свидетель, то, через что прошёл Гарнер, кажется мне реальным, а писатель должен гордиться такими моментами. Я просто почувствовал, что Эфрам так поступит. Сюжет сам туда повернул, но ведь хорошо получилось?..
ДА: Сэм Денвер и его ранчо Дабл-Ки напомнили мне истории про старый Голливуд в сочетании со сценами из Широко закрытых глаз. Но ваш роман создан задолго до фильма. Что вас вдохновило?
ДШ: Когда я жил в Нью-Йорке, то частенько зависал в Убежище Платона[76] и клубе Адский пламень. Там я видел кое-что реально хардкорное. А потом увлёкся панк-роком, в этих кругах, околосценических, всякое бывает, вы знаете. Кроме того, я опирался на некоторые источники, и... в общем, просто представлял себе, как бы это могло быть, исходя из самой идеи Акишра.
ДА: Акишра — создания, сделавшие бы честь Лавкрафту. Незримые демоны, паразитирующие на человеческой зависимости. Будь они реальны, стоило бы отнести любую зависимость на их счёт?
ДШ: Акишра — плод моего воображения, хотя, как я уже говорил, идея зиждилась на индийской легенде. Для меня это, по большому счёту, лишь полезная аллегория: наш мозг довольно примитивен, склонен поддаваться наслаждению, Акишра же умеют извлекать выгоду из этой склонности, усиливать наши слабости, питаться ими и загонять нас всё глубже и глубже, пока не начнёт доминировать самое скверное, что в нас есть. Акишра — как наркоторговцы. Барыга — не наркотик, он просто впаривает это дерьмо.
ДА: Это тёмная и жестокая книга, но вам, кажется, очень важно напомнить читателю, что конец её обещает надежду. Вы стремитесь обнадёжить тех, кто лечится от своей зависимости?
ДШ: Да. Я сам через это прошёл. Я видел сотни людей в этом состоянии. Я уже говорил, что некоторые из самых жутких людей, какие мне попадались, плотно сидели на наркотиках, а некоторые из лучших встреченных мною людей либо употребляли наркоту в прошлом, либо лечились от неё, когда я с ними сталкивался. Я знаю, бытует мнение, что бывших наркоманов не существует: есть только те, кто воздерживается. Десять, двадцать, тридцать лет и так далее. Чтобы завязать, им понадобилось поработать над собой. Стать лучше. Стать чище. Не то чтобы я намеренно придал книге счастливый конец (всё относительно, и не такой уж он счастливый), но я чувствовал, что обязан подчеркнуть: надежда остаётся, и свет в конце туннеля есть.
Перевод на русский К. Сташевски.
А. Линден
Статья о творчестве Джона Ширли
Когда русский издатель Джона Ширли попросил меня написать эту заметку, я почему-то первым делом вспомнила, как характеризовал положение дел во французской живописи конца XIX века Джон Хьюстон, режиссёр Мальтийского сокола. Не знаю, почему. Может быть, я слишком влюблена в нуар и чаще статистически нормального пересматривала этот фильм, а может, оттого, что в самой масштабной работе Ширли, трилогии Песнь под
