Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж
* * *
На следующее утро снег поравнялся с крыльцом. Он лежал на елях тяжелым грузом, и они сгибались как люди, которые так ослабли, что не могли больше поднять головы. Начались выходные, а снег и не думал прекращаться. Ведущие новостей, похоже, стеснялись того, что до сих пор вынуждены пользоваться ярлыком «СНЕГОПОКАЛИПСИС», который теперь смотрелся нелепо, как детский пластырь на кровоточащей ране, а еще, кажется, злились на синоптика. Как он мог такое пропустить? Снегопад ведь должен был продлиться всего два дня.
Дома тоже случилась беда: у них закончился кофе. Это могло показаться пустяком лишь тому, кто никогда не видел, как мама пытается пережить без него утро.
«Сделай что-нибудь», — читалось во взгляде, который она адресовала папе. «СДЕЛАЙ что-нибудь».
Он оделся потеплее и спустился по холму к дому Креншоу, которые были теперь не просто ближайшими их соседями, но и единственными видимыми — все, что за их домом, скрывала завеса метели. Папа долго до них добирался, а когда он подошел к их двери, его едва можно было разглядеть. В дом его не пригласили, а потом он так же долго возвращался обратно.
Даже когда папа пробирался сквозь снег, в его походке чувствовалась злость. Ветер и холод оставили на его лице отметины — белые, как воск, пятна и красные трещинки.
— Стю говорит, у них тоже кофе кончился, — сказал он. — Так и хотелось у него спросить: а что это за запахи, черт возьми, доносятся у тебя из-за спины? Что, вы теперь кофейные благовония поутру жжете? Говнюк.
Глаза Фионы выпучились от изумления и наполнились беспокойством, как будто она, и только она, могла что-то сделать, чтобы все исправилось. «Ты ничего не сможешь сделать», — однажды Джейкобу придется ей сказать, хотя к тому времени, когда сестра готова будет это услышать, она и сама уже может сообразить.
После еще одного дня снегопада, когда им все сложнее было найти, чем себя занять — если они не расчищали снег, или не стряхивали его с елей, до которых все труднее было добраться, или не соскребали его с крыши над крыльцом, высунувшись в окно второго этажа, — Джейкоб подошел к маме, которая сосредоточенно производила инвентаризацию продуктов в кухонном шкафу, что-то подсчитывая на пальцах.
— Это ведь не тот снег, да? — спросил он с середины кухни.
Ему пришлось повторить это еще раз, прежде чем мама перестала смотреть на него так, будто он спрашивал о чем-то вроде погоды на Марсе. Но это была фраза, которую она сама повторяла ежегодно, и с последнего раза прошло всего несколько недель.
Каждое Рождество она любила читать им маленькую книжку под названием «Детство. Рождество. Уэльс», потому что ее когда-то читала ей ее собственная мама. Когда Фиона подросла достаточно, чтобы что-то понимать, то первую пару лет она думала, что это будет история про детей, встречающих Рождество у эльфов, и неизбежно оставалась разочарованной.
У Джейкоба и у самого ушло несколько лет на то, чтобы разобраться, о чем этот рассказ, потому что человек, написавший его, очень редко объяснял, что имеет в виду. Он очень старательно это прикрывал, но теперь Джейкобу казалось, что имеет смысл попытаться уследить за его мыслями.
«Нет, это не тот снег, — говорил он мальчику, который считал, что снег минувших лет ничем не отличался от нынешнего. — Наш снег не так вот просто-напросто лили с неба из ведер с белилами, он стлался шалью из-под земли, он выплывал, он вытекал из древесных стволов, и побегов, и веток; и все крыши за ночь порастали нежным и снежным мхом…»[14]
Джейкоб боялся, что это тоже не тот снег.
— С чего ты взял? — наконец спросила мама.
«Вечные, с самой среды» — так тот писатель говорил о снегах минувших лет. Тому снегу, что шел сейчас, это описание очень подходило.
— Это просто рассказ. Просто способ потрепаться о том, что вещи кажутся иными, когда ты — ребенок. На улице просто сильная метель. Снег есть снег.
Вот только было очевидно, что мама и сама ни на секунду не верит ни единому своему слову. Родители всегда пичкают тебя самой неубедительной ложью, когда важнее всего — быть с тобой откровенными.
* * *
А снег все падал с небес. Или поднимался снизу, или рвался изнутри, или еще откуда-то брался — неважно.
К вечеру воскресенья — обычно это было самое время сетовать на неизбежность того, что через несколько часов тебе снова идти в школу, — Джейкоб заметил, что в доме Креншоу не горит свет. На следующее утро — днем это назвать было нельзя, потому что оно было лишь чуть более светлой версией удушливой ночи, — в дверь настойчиво позвонили.
Джейкоб еще не спустился вниз и, выглянув из своего окна, увидел, что вверх по холму поднимается неровная борозда, похожая на тонкую вену, соединившую их дома. В этом снеге больше нельзя было расчистить тропку. В нем можно было только барахтаться, стараясь не провалиться слишком глубоко.
Когда папа открыл гостю дверь, Джейкоб тихо вышел из комнаты, чтобы подсматривать и подслушивать за разговором с верхушки лестницы. Видно было плохо. Одну часть гостя прикрывала дверь, другую загораживал папа, но то, что осталось доступным взгляду, было засыпано снегом и сгибалось от усталости. Стю Креншоу был не таким здоровым и стройным мужчиной, как отец Джейкоба.
— А у вас, ребята, похоже, еще есть электричество, — прохрипел он.
— Пока не жалуемся.
— А у нас вчера отрубилось. Наверное, провод возле дома оборвался.
— Видимо, так.
— Тут такое дело, мы с тех самых пор жжем керосин в обогревателях, и… — он смущенно осекся. — И он у нас уже почти кончился. У вас случайно не найдется лишнего?
— Боюсь, что нет. У нас все кончилось, — сказал папа. — Прости.
Мистер Креншоу немедленно начал заводиться.
— Ты что, все еще обижаешься, что я с тобой кофе два дня назад не поделился? Да перестань, тут наши жизни на кону могут стоять.
— Я ни на что не обижаюсь, у меня просто кончился керосин. Вот и все.
— Кончился. Он у тебя весь кончился.
— Именно это я и пытаюсь тебе втолковать, только ты, кажется, не хочешь меня слышать.
— А кто же мне в середине ноября рассказывал, что запасся несколькими канистрами из-за того, что прошлой зимой рабочие слишком долго добирались до оборванных проводов? — Теперь сосед злился по-настоящему. — По-моему, это все-таки был ты — весь такой гордый, что позаботился об этом заранее.
