Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман
Тут, приглядевшись, я понял, что грязнее всего были подушечки пальцев – и всему виной пыль, собранная мной в спальне. Да, лишь тогда вспомнил я про пыль, которую заметил во время своего предыдущего визита в дом. Вспомнилось мне и то, что по этому поводу я направлял письмо старому Блантайру – обедневшему деревенскому помещику, исполнявшему обязанности регионального представителя Фонда в этом районе. Вспоминая случай сейчас, я почти уверен, что Блантайр даже не соблаговолил ответить – так что он почти наверняка не предпринял тогда никаких действий.
Сколько я ни ждал с открытым краном, горячее вода не становилась.
Прекрасную музыкальную комнату я помнил хорошо. Стоя в темном зале за толстой закрытой дверью, я слышал только звуки фортепиано внутри. Живая музыка в комнатах британских особняков нынче настолько редка, что поначалу я заподозрил громкое радио – но, войдя, обнаружил, что играет сама мисс Брейкспир. Она не прервалась, когда я вошел, а лишь кивком указала мне сесть. Жест казался вполне дружелюбным, но она не удостоила меня улыбки; я заподозрил, что хозяйка в принципе редко улыбается. Здесь горел большой камин; запас бревен, грубых и сучковатых, был сложен в огромную круглую корзину из чеканной латуни, которая сама блестела, как желтое горнило. Я ничего не смыслю в музыке, но мне показалось, что мисс Брейкспир много играла на пианино, пока говорила; красиво, но слегка небрежно, и не столько равнодушно, сколько давая выход меланхолии и смирению. Перед ней не было ни нот, ни света, при коем она могла бы их прочитать: вполне возможно, что она импровизировала, но если так – выходил у нее, на мой непросвещенный взгляд, и беглый, и крайне оригинальный звукоряд. Что ж, наверное, меня просто легко впечатлить – пока она продолжала играть, я почувствовал себя согревшимся не только физически, но и душевно. Мне было по-настоящему приятно слушать ее игру и наблюдать за ее тусклым силуэтом при свете огня. Она все еще была одета в наряд для верховой езды – мыски тяжелых сапог давили на педали.
Я не уверен, сколько времени так прошло; но уж точно совсем стемнело за незанавешенными окнами, когда дверь отворилась и в проеме встал некто третий – тоже, как оказалось, женщина. Я совсем не мог видеть ее ясно, но различал форму ее платья и контур волос. Она постояла так еще некоторое время, оставляя дверь за собой открытой. Мисс Брейкспир продолжала играть, словно находясь в трансе – сама для себя. Тогда эта новая дама затворила за собой и включила свет – куда более яркий, чем в комнатах наверху. Мисс Брейкспир тут же прервала игру.
– Спишь с открытыми глазами? – спросила она, как мне подумалось, не слишком дружелюбно.
Мисс Брейкспир не дала прямого ответа.
– Агнесса, – сказала она, – это мистер Оксенхоуп, наш домовладелец и гость. Мистер Оксенхоуп – позвольте представить мою сестру Агнессу.
Вторая мисс Брейкспир (в дальнейшем я буду называть их просто Оливия и Агнесса, хотя мне это кажется не совсем естественным), казалось, мало заинтересовалась мною.
– Как поживаете? – бесцеремонно, от двери, спросила она.
– А вы? – ответил я.
Теперь, когда наконец-то появилось нормальное освещение, я огляделся по сторонам, обращая внимание на пыль.
– Какая же ты балбеска, – бросила Агнесса сестре и подошла к камину. Можно было бы сказать, что она говорила с нежной насмешкой, как это обычно бывает между членами одной семьи (альтернативой обычно является молчание); но я скорее мог бы назвать это привычной, принятой насмешкой.
Оливия закрыла пианино и встала. При довольно сильном искусственном освещении и ближайшем рассмотрении ее шея под открытым воротником темной рубашки выглядела более иссохшей и менее стройной, чем мне первоначально показалось.
– Как прошла встреча? – тихо спросила она.
– Именно так, как и ожидалось, – ответила Агнесса, стоя у пламени, слегка расставив ноги и заложив руки за спину. Она была совершенно другого телосложения, чем ее сестра: коренастая, полная женщина примерно моего роста, с пухлым лицом и мощной шеей, темными глазами и густыми темными волосами, более модно уложенными, чем у ее сестры. На ней было простое платье из плотной пурпурной шерсти и черные туфли на высоком каблуке. Предвзятый наблюдатель наверняка сказал бы, что она слишком ярко накрашена, но для женщин ее телосложения и жизненного периода внешняя красота – в принципе щекотливый вопрос; хотя, мог ли я тогда назвать ее возраст с точностью хотя бы до двадцати лет? Как можно понять, она скорее казалась обычной англичанкой, чем ее сестра, в ней чувствовалось какое-то разочарование и подавленное, давно утраченное чувство, типичное для подданной Альбиона, как бы банально оно не выражалось. Я как специалист по осмотру различных объектов Фонда исторических сооружений много повидал английских женщин и научился подмечать подобные качества.
Оливия открыла шкаф из черного дерева и слоновой кости и принесла нам напитки. Больше никаких упоминаний о «встрече» не было. Повисла напряженная тишина; я знал, что мне нужно как-то разрядить обстановку, но не мог придумать, что сказать. К счастью, Агнесса вскоре избавила меня от терзаний.
– Что вы ищете? – спросила она.
Какая наблюдательность.
– По-моему, я уронил платок. – Едва ли эти слова прозвучали убедительно – скорее уж, жалко.
– Визит мистера Оксенхоупа не относится к нашему дому, – примирительно сказала Оливия. Она, конечно, тоже желала разрядки, но то, как она произнесла эти слова, обличало – суть не укрылась и от нее. Ведь искал я, по выражению Агнессы, пыль – и даже не отдавал себе в том отчет. Излишне говорить, что это было очень невежливо с моей стороны.
– И его телодвижения не имеют ничего общего с носовым платком, – сухо добавила Агнесса. – С любым из носовых платков: ни с тем, что в рукаве, ни с тем красивым в нагрудном кармане. У вас с собой три носовых платка, мистер Оксенхоуп?
– Нет, – спокойно ответил я. – Мы сидели здесь в темноте, и я подумал, что платок выпал из рукава.
– Что ж, я вам верю. А сидеть в темноте – единственное занятие, которое моей сестре по-настоящему по нраву.
