Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

Вместо хвоста болтался какой-то морщинистый отросток – гнусная пародия на сравнительно крупное, но вялое мужское достоинство. Совсем как в той, позавчера прочтённой «готической» повестушке о демоне, вселившемся в юного художника.

Алекс засмеялся. А может, это был плач. Истерика, в общем.

Как его ломало второй раз, он не запомнил. После судороги-прелюдии сознание ухнуло в чью-то алчную, бледную и влажную глотку.

Придя в себя (во второкурсника универа Алекса; двуногого и прямоходящего; и, между прочим, совершенно без перьев), он – нога за ногу – пробрался в кухню. Поставил чайник, схватил тонюсенькую брошюрку, купленную вчера за гроши возле подземного перехода у неряшливого дядьки с грязными волосами. Деньги, совершенно неожиданно, сэкономились из-за кошмарной очереди в университетском буфете. А тут, как по заказу: «Поэт-символист продаёт свою последнюю книгу. Автограф обязателен!» Алекс подумал, что чем чёрт не шутит, стихи могут оказаться неплохими. Несколько раз так в самом деле бывало. И то что, автор сам занялся распространением, вовсе не показатель низкого качества. Поэт нынче – профессия затратная.

Полистал. Книжонка оказалась – говно. «…И вонзаются пальцами в небо промокшие навек стволы, и маленький человечек танцует на острие иглы…»

Блядь! Это что – издёвка?

От проклятых стихов ему стало холодно. Он с болезненным наслаждением садо-мазохиста скомкал книжонку и швырнул в раскрытую форточку. Промазал. Комок отскочил от рамы и упал прямо Алексу под ноги. Тогда Алекс взял его за уголок, точно дохлую мышь за хвостик, и опустил в мусорное ведро. Вот так. И только так. Поганым суррогатам – поганая смерть. «…Маленький человечек танцует на острие иглы…» – повторил он вслух.

С-сука же какой!

Потом он пил исключительно крепкий зелёный чай и садил «Приму» за «Примой». (Вообще-то он не курил, но на такой вот крайний случай заначка имелась.) И что-то ел – Настюша забила холодильник продуктами под завязку. Упаковки, все до единой, были предусмотрительно растерзаны. Нарочито грубо. Чтобы у Алекса не возникло соблазна разжиться деньжатами, приторговав жратвой. Родители допускали и такую мысль. Наверное, матушка звонила Вике. Или Вика ей.

Алекс с удивительной отчётливостью вспомнил последний свой раз с Викой… Её будоражащий запах, её агрессивно торчащие соски, похожие на фаланги мизинчиков негритёнка (собственно грудей у Вики почти что и не было), не по-девичьи мускулистый живот, интимную стрижку в виде асимметричной галочки. Вспомнил…

«Нет, – сказал он себе. – Забудь. Мало тебе ломки от того?»

Но забыть – не получалось.

Он каким-то вороватым движением взял трубку.

– Привет!

– А, Санёк, – голос Вики плыл. – Хай. Ну, будь здоров…

– Постой! – заорал он. Вика услышала.

– Что?

– Ты… ты…

– Нет, не простила, – угадала она. – И никогда, понял! Ни-ког-да. Прощай, Санёк.

– Постой! – заорал он опять. – Ты что, закинулась?

– Спрашивать о таком неприлично, – сказала она совершенно без эмоций. – Отвечать необязательно. Но, специально для тебя, отвечу. Да!

– И… и что у тебя?

– Герман, – холодно сказала она.

– С ума сошла? – тихо спросил Алекс. – Это же конец.

– Это начало, барашек. Начало. Сколько можно барахтаться в лягушатнике? Я взрослая девочка. Очень взрослая. Я просто супердевочка! Во мне полным-полно механической дряни. – И, как пощёчина: – Меня уже мальчики ебли. Да ведь?

– Вика, – он подавился её коротеньким именем. – Можно, я – к тебе? Пусть ты будешь хотя бы не одна.

– Я не одна. Со мной мама и папа.

– Так это они?.. Германа?..

– А ты что думал, Санёк? Шарить по чужим шкафам – твой грешок. Не мой… Да, он, – сказала она куда-то вбок. А затем: – Санёк, с тобой хочет переговорить папа.

Да только Алекс с Викиным папой говорить не собирался. Он махом отключил телефон и торопливо выковырнул аккумулятор. Во рту, откуда ни возьмись, возник железисто-мятный привкус. Опять. Если он не заторчит в ближайшие часы…

Он вставил батарейку на место и позвонил господину Вивисектору, предпочитающему, впрочем, чтобы подопытные зверушки называли его другом и Наставником, а себя – учениками. Для этого хватало нажать всего две кнопки.

С тем разговор вышел и вовсе бестолковым. Алекс кричал, что это он, Наставник, заразил его погаными железяками, затянул, превратил в монстра, а сейчас бросил из-за какой-то ерунды, бросил дохнуть в одиночестве – ведь для людей он стал прокажённым. Вивисектор спокойно и взвешенно парировал. Говорил как всегда умненько. Красивенько. Гладенько. Завораживал, опутывал. Твой выбор… Твоё будущее… Ты вышагнул из кокона, из коросты; да – это боль, но… Прекрасные крылатые создания и черви… Если не любить, то хотя бы жалеть…

На прямую просьбу, однако, ответил твёрдым отказом. «Не единожды нарушив правила, ты поставил себя над… Коль птица, так рей!»

Алекс, дрожа от ярости, пожелал ему пропасть пропадом.

Господи, ещё одной трансформации я не переживу. Где взять бабки? Продать что-нибудь? Или ограбить кого?

«Ага, грабитель из тебя. Такой же, как насильник». Он вспомнил, как потел и судорожно копошился, впервые снимая с Вики одежду. И как она критически улыбалась, не делая попытки помочь. В паху сразу заломило. Невыносимо.

А потом его будто ударило.

Он начал с шестого этажа. Звонил во все двери подряд и спрашивал Ванду. Днём большинство квартир пустовало. Из-за одной двери ему детским голосом ответили, что мама вышла за куревом, но зовут её Инессой. Ещё за одной долго скрипели половицами, видимо, изучая его в глазок, но так и не отперли.

Страшненькая Ванда жила на седьмом.

– Слушай, мне скучно, – сказал он, скроив на лице недвусмысленную улыбку пожирателя женщин. – Может, зайдёшь? Поболтаем.

Она молча кивнула и, как была, в халатике и тапочках, пошла за ним, будто привязанная. Алекс взял Ванду за руку и, поразительно легко треплясь о пустом, повёл, стараясь не смотреть в её сторону. Потому что глаза у Ванды были полны влагой и сияли.

В квартире он толкнул её на ковёр, перевернул на живот. Упёрся коленом в спину, намотал косу на кулак и потянул. Она с тоненьким стоном выгнулась. Обозначившиеся грудки были без разговоров больше Викиных оладышек. Алекс заскрипел зубами, выхватил из кармана ножницы и начал резать косу. Под корень. Девчонка испугалась – стон сменил тональность, но не прекратился. Ножницы были плохонькие, с пластиковыми колечками и одно из них почти сразу отломилось. Алекс выругался, развёл лезвия на полную ширину и принялся пилить неподатливую волосяную скрутку.

Когда коса наконец отделилась, он быстро и грубо сделал то, чего, собственно, ждала маленькая загипнотизированная дурнушка от этого визита. Сделал дважды, абсолютно не ощутив облегчения – в паху и после второго раза ломило по-прежнему. Потом он дал ей полотенце и так же за руку отвёл назад. Она несмело улыбалась.