Стивен Кинг - Бессонница

Только Дорранса на площадке для пикников не оказалось; там не было никого, кроме Дона Визи, который желал объяснить Ральфу, почему Билл Клинтон так ужасен на посту президента и почему для старых добрых Соединенных Штатов всей Америки было бы лучше, если бы американский народ избрал финансового гения Росса Перо. Ральф (который голосовал за Клинтона и на самом деле считал его довольно сносным президентом) слушал достаточно долго, чтобы соблюсти вежливость, а потом сказал, что должен идти стричься. Это было единственное, что он сумел придумать на ходу.

— Да, и вот еще что! — протрубил Дон ему вслед. — Эта дурочка, его жена! Дамочка-лесбиянка! Я их всегда различаю! Знаешь как? Я смотрю на их туфли! Ихние туфли, они как секретный пароль! Они всегда носят такие, с квадратными носами и…

— Пока, Дон! — отозвался Ральф и поспешно убрался прочь.

Он спустился примерно на четверть мили с холма, когда день бесшумно взорвался вокруг него.

Когда это случилось, он находился прямо напротив дома Мэй Лочер. Он замер на месте, вытаращившись вниз, на Харрис-авеню, не веря своим глазам. Его правая рука прижалась к основанию горла, а челюсть отвисла. Он был похож на человека, которого скрутил сердечный приступ, и хотя с сердцем, кажется, все было в порядке — во всяком случае, пока, — он ясно ощущал какой-то приступ. Ничто, виденное им этой осенью, не подготовило его к этому. Ральфу казалось, что ничего не могло подготовить его к такому зрелищу.

Другой мир — тайный мир аур — вновь стал видимым, но на этот раз таким ярким, что Ральфу и присниться не могло… таким ярким, что он мельком прикинул, не может ли человек умереть от перегрузки восприятия. Верхняя часть Харрис-авеню превратилась в яростно сверкающую страну чудес, наполненную перекрещивающимися сферами, конусами и полумесяцами разных цветов. Деревья, которые все еще отделяла неделя или чуть больше от окончательного перехода к осенним краскам, тем не менее вспыхнули, как фонари, в глазах и мозгу Ральфа. Голубизна неба перестала быть цветом и превратилась в громадный голубой гул.

Телефонные провода в западной части Дерри все еще шли над землей, и Ральф пристально уставился на них, смутно отдавая себе отчет в том, что перестал дышать и должен скоро снова начать, если не хочет потерять сознание. Острые желтые спиральки проворно бежали в обе стороны по черным проводам, напоминая Ральфу парикмахерские вывески времен его детства[43]. То и дело этот пчелиный узор разбивался острым красным вертикальным росчерком или зеленой вспышкой, которые, казалось, расходились одновременно в обе стороны, стирая на мгновение желтые спиральки, и затухали.

Ты смотришь, как люди разговаривают, тупо подумал он. Ты понимаешь, Ральф? Тетя Сэди в Далласе болтает со своим любимым племянничком, живущим в Дерри; фермер в Хавоне собачится с дельцом, у которого покупает запасные части к трактору; священник пытается помочь расстроенному прихожанину. Это — голоса, и я думаю, яркие росчерки и вспышки исходят от людей, охваченных какими-то сильными чувствами — любовью или ненавистью, радостью или ревностью.

И Ральф чувствовал, что видимое и ощущаемое им — еще не все; что в ожидании застыл еще какой-то другой мир, в данный момент просто недоступный его восприятию. Быть может, такой мир, по сравнению с которым Даже то, что он видит сейчас, показалось бы тусклым и блеклым. И если действительно есть нечто большее, как сможет он вынести это, не сойдя с ума? Ничего не выйдет, даже если он отвернется, если попробует не смотреть; каким-то образом он понимал, что его ощущение «видения» всего этого исходит в основном от выработанного за целую жизнь отношения к зрению как к главному чувству. Но на самом деле здесь действовало нечто гораздо большее, нежели зрение.

Чтобы доказать это самому себе, он закрыл глаза и… продолжал видеть Харрис-авеню. Его веки словно стали стеклянными. Единственная разница заключалась в том, что все простые цвета поменялись местами, создав мир, который выглядел, как негатив цветной фотографии. Липовая аллея уже была не желтой и оранжевой, а приобрела неестественно яркий зеленый цвет. Мостовая Харрис-авеню, покрытая в июне свежим черным асфальтом, превратилась в огромную белую полосу, а небо сделалось потрясающим красным озером. Он снова открыл глаза, почти не сомневаясь, что ауры исчезнут, но они не исчезли; весь мир по-прежнему взрывался и перекатывался цветом, движением и густым резонирующим звуком.

Когда я начну видеть их? — спросил себя Ральф, вновь медленно двинувшись вниз с холма. Когда маленькие лысые врачи начнут выходить из деревянных домиков?

Однако нигде не было никаких врачей — ни лысых, ни каких-либо иных; никаких ангелов в домах; никаких дьяволов, выглядывающих из решеток канализационных труб. Были лишь…

— Протри глаза, Робертс, ты что, не видишь, куда идешь?

Эти слова, хриплые и слегка испуганные, казалось, обладали реальной физической фактурой; он словно провел рукой по дубовой отделке в каком-то древнем аббатстве или старом холле. Ральф резко остановился и увидел миссис Перрайн, проживавшую чуть ниже но Харрис-авеню. Она отступила с тротуара в канаву, чтобы ее не сбили как кеглю, и теперь стояла по щиколотки в опавших листьях, держа в одной руке сетку для продуктов и уставясь на Ральфа из-под своих густых сивых бровей. Окружавшая ее аура была четкого серого цвета формы морских пехотинцев Вест-Пойнта, без всяких примесей.

— Ты пьян, Робертс? — спросила она резким тоном, и вдруг буйство красок и ощущений исчезло из мира и вокруг снова возникла обыкновенная Харрис-авеню, сонно простиравшаяся вверх и вниз с холма чудесным осенним утром рабочего дня.

— Пьян? Я? Ничуть. Как стеклышко, честное слово.

Он протянул ей руку, желая помочь. Миссис Перрайн было за восемьдесят, но она не сделала ни малейшего движения в сторону протянутой руки, словно опасалась, что в ладони у Ральфа мог быть спрятан чертик с сюрпризом. Не стала бы я на тебя полагаться, Робертс, говорили ее холодные серые глаза. Ни за что не стала бы на тебя полагаться. Она шагнула обратно на тротуар без помощи Ральфа.

— Простите меня, миссис Перрайн. Я не смотрел, куда иду.

— Ну да, разумеется, не смотрел. Брел себе с отвисшей челюстью — вот что ты делал. Ты был похож на деревенского дурачка.

— Простите, — повторил он, а потом ему пришлось прикусить язык, чтобы подавить приступ смеха.

— Хм-м… — Миссис Перрайн медленно оглядела его снизу вверх, как тренер-сержант из морской пехоты оглядывает новичка-салагу. — У тебя дырка под мышкой на рубахе, Робертс.