Андрей Буровский - Сибирская жуть-7

А лиственничный лес Севера — это место, попав в которое, европеец и не поймет, что он в лесу. Редко стоят деревья высотой в 8, в 10 метров. Между ними — кочки, кочки, кочки и все покрыты сплошной щеткой оленьего мха — ягеля. Дорог здесь нет. Вообще нет. С Ангары на Подкаменную Тунгуску еще ведут так называемые вьючные тропы. То есть тропы, где можно вести за узду навьюченную лошадь. А на самом Севере и таких вьючных троп нет, потому что нет лошадей. Нет для них корма, и все, что съест лошадь, предстоит сначала завезти в сии приятные места.

Расстояния чудовищные. Между маленькими, жмущимися к реке поселочками из 2—3, самое большее из 5 изб — километров по 200, по 300, по 500. Даже сегодня в Эвенкийском национальном округе плотность населения — 1 человек на 76 квадратных километров, и можно идти много дней по пружинящему ягелю, не встретив ни одного человека. Лоси и дикие олени будут удивляться странным двуногим и вовсе не спешить убегать, а любопытный медведь может на несколько дней увязаться за караваном — не для охоты, не чтобы сделать зло, а из чистейшего любопытства. Умное животное просто интересуется — что за странное существо появилось в лесу?

На Севере есть только два способа передвигаться: на лодке и на оленях. На лодке вы пройдете далеко не везде, потому что все реки на Севере очень порожистые, и далеко не через все пороги вы сумеете проплыть. В июне, во время половодья, пороги закрыты водой, но не всякий человек направит лодку в эту бешено несущуюся, оскаленную пеной реку. Ведь всю зиму выпадал снег, ложился на тайгу покровом толщиной в метр, в полтора. Теперь за две-три недели вся эта вода растаивает, стекает в реки и со скоростью курьерского поезда уносится в океан. К концу июня реки опять станут узкими, мелкими. К воде надо будет идти через галечник, а галечники станут шире самой полоски воды. Участки реки опять разделят пороги, и никуда вы толком не пройдете…

Итак, остается олень, и я не уверен, что смогу остаться в рамках приличий, рассказывая про это чертово животное. Вообще-то, существо это милое и несмотря на здоровенные рога абсолютно безопасное. Кроткий вид и огромные миндалевидные глаза вызывают восторженные вопли дам и улыбки мужчин… Особенно когда им никуда не надо ехать, а общаться с оленем для них — чистой воды развлечение.

Один французский путешественник проехал на верблюде от побережья Средиземного моря до гор Ахаггара и Тимбукту. Дней по пятьдесят он буквально не слезал с этого могучего животного.

— Как вы, наверное, любите верблюдов! — щебетали парижские дамы.

— Я даже на картинке не могу видеть верблюда без того, чтобы не выколоть ему глаза…— мечтательно улыбался путешественник, изумляя дам своей жестокостью. И я очень хорошо понимаю его, вспоминая кроткого оленя.

Вы никогда не ездили на олене, читатель? Ваше счастье!

Потому что садиться на оленя надо вовсе не туда же, куда на лошадь. Если вы сядете оленю на спину, вы попросту сломаете ему позвоночник, и садиться надо на лопатки. Олень начинает мелко-мелко семенить — ему ведь тяжело, оленю. Если лошадь весит в несколько раз больше человека и несет его играючи, то олень-то весит килограммов 70—80, от силы 100. Верхового оленя называют эвенкийским словом «учаг» и отбирают в учаги далеко не всякого оленя, а только самых крупных и сильных. Но и учаг мелко семенит под человеком, и у самого черствого ездока просыпается совесть — как же ему тяжело, бедному…

А кожа на боках у оленя почему-то все время двигается, гуляет сама по себе. Она слабо прикреплена к мясу, и в любом случае вы все время едете то в одну, то в другую сторону и не перестаете балансировать. Эта кожа вполне может сместиться сантиметров на двадцать вниз, на один бок, к тому же совершенно неожиданно. В этом случае вы или быстро соскочите с оленя, или просто упадете в сочащийся влагой ягель, подняв фонтанчики воды. А олень с кротким выражением встанет, и это еще хороший вариант. Потому что иногда оленю может прийти в голову, что он теперь уже свободен, и вчистить по лесу, где вы его никогда не поймаете без помощи эвенков.

К сказанному надо добавить еще две вещи, чтобы читатель обладал всей полнотой информации и мог решать — путешествовать ли ему по летней Эвенкии. Во-первых то, что летом в северной тайге невероятно парко и душно. Ягель на 95% состоит из воды. В вечно мерзлую почву вода тоже почти не уходит и застаивается на поверхности. Лиственницам это, наверное, доставляет только удовольствие, но людям очень тяжело в такой почти банной атмосфере.

Второе — это комары и гнус. Боюсь, что европеец просто не в силах понять, что имеется в виду под этими невинными словами. Если вы можете отмахиваться от комаров одной рукой — считайте, что комаров нет вообще. Если обе ваши руки в движении и гнус не успевает до вас добраться — значит, гнуса в этот день очень мало, и волноваться совершенно не о чем. Вот когда от гнуса буквально невозможно никак избавиться, никакими решительно силами — только тогда имеет смысл заводить разговор о гнусе.

Считается, что в пасмурные дни гнуса больше, но кроме этого его численность зависит от каких-то непостижимых для человека природных циклов. То его неимоверно много, то мало, то много, но можно терпеть… И никто не может толком объяснить, почему этих тварей становится больше или меньше. При Советской власти существовал даже специальный научно-исследовательский институт, изучавший таежных кровососов. Официального названия этого заведения не мог вспомнить ни один из моих знакомых, но вот кто такие «мошкодавы» — это помнили все, ходившие в поле в 1970—1980-е годы. Но и у «мошкодавов» успехи были куда как скромные. Мало того, что никаких средств защиты они так и не предложили, «мошкодавы» даже не в силах были объяснить, почему в одни дни гнуса много, а в другие он почти что пропадает. Загадка эта как была, так и осталась.

А всякому, кто захочет романтики дальних дорог, где ветер рвет горизонты и раздувает рассвет, я советую почитать сделанные на маршрутах записи: страницы, в которые до сих пор намертво вдавлены дохлые комары и гнус, очень часто уже с кровью человека. Впечатляет!

Есть, конечно, и еще одна специфическая прелесть путешествия по северной тайге — там никогда не знаешь, куда двигаться. То есть существует, конечно, компас, и по солнцу тоже худо-бедно можно определяться, но сама тайга совершенно лишена примет. На реках-то еще можно выделить знакомую излучину, запомнить форму косы… А сам лес выглядит везде одинаково, по крайней мере, с точки зрения «пришельца с юга».

Эвенки ни за что не согласятся с такой оценкой. Они всегда знают, где находятся и куда надо идти, и v них есть даже классическое слово для этого: «Трахт!»