Стефени Майер - Полуночное солнце

— Да что ты? Ещё лучше! Должно быть, ты ему нравишься.

— Ну-у, наверно... — протянула Белла. Я заёрзал, съехал на краешек стула и там застыл. — Трудно сказать. Он такой непроницаемый...

Должно быть, я ошибался, думая, что стал совершенно не способен владеть собой, и поэтому каждому ясно, что со мной происходит. И всё же… С её-то наблюдательностью — как могла она не понять, что я влюблён в нее? Я вспомнил весь наш разговор, до единого слова, и почти удивился, что, оказывается, не произнёс слов признания вслух! Мне казалось, что каждое сказанное мной слово дышало любовью.

"Ух ты. Интересно, каково это — сидеть рядом с красавцем, которому место только на картинке в модном журнале, и всего лишь беседовать?" — Ума не приложу, как тебе не боязно оставаться с ним наедине, — сказала Джессика.

Лицо Беллы пошло пятнами. — А что?

"Странная реакция. Что, по её мнению, я имела в виду?" — Он такой... такой... — Как бы это поточнее выразиться? — От него мороз по коже идёт! У меня слова застряли бы в горле с ним разговаривать. — Вон, сегодня утром и застряли, а ведь он всего лишь поздоровался. Выглядела дура дурой.

Белла улыбнулась.

— Ты права, у меня и язык заплетается, и мысли разбегаются, когда он рядом.

Должно быть, она просто пытается утешить Джессику — когда мы были вместе, Белла выказала беспримерное, почти сверхъестественное самообладание.

— Да уж, — вздохнула Джессика. — Он же так невероятно красив...

Лицо Беллы вдруг стало отчуждённым, а глаза сверкнули так, как будто она услышала какую-то страшную несправедливость. Джессика ничего не заметила.

— В нём помимо красоты ещё много чего имеется, — отрезала Белла.

"Ооо... Вот мы и докопались до сути." — Правда? Так расскажи же! Какой он?

Белла принялась жевать губу.

— Не знаю, не могу объяснить, — вымолвила она наконец, — но за его лицом скрывается нечто совершенно фантастическое!

Её мечтательный взгляд заскользил мимо Джессики, как будто Белла всматривалась во что-то далёкое и прекрасное.

Теперь я чувствовал себя примерно так же, как когда получал от Карлайла и Эсме незаслуженно высокую похвалу. Только нынешнее чувство было более интенсивным и захватывающим.

"Расскажи это своей бабушке! Что там такое может скрываться? Вот лицо у него — это да, лучше ничего не может быть! Ну разве что его тело. Пальчики оближешь..." — Да разве такое может быть? — захихикала Джессика.

Белла не отреагировала. Она продолжала вглядываться в своё прекрасное далёко, будто и не слышала Джессики.

"Нормальный человек визжал бы от восторга. Может, мне не церемониться и спрашивать прямо? Ха-ха, ну и детсад!" — Ну так что, он тебе нравится?

Я снова замер.

— Да, — сказала Белла, не глядя на Джессику.

— Я имею в виду — по-настоящему нравится?

— Да.

"Смотри, как она покраснела!"

Я и смотрел.

— И насколько сильно он тебе нравится? — допытывалась Джессика.

Если бы сейчас кабинет английского объял огонь, я бы не заметил.

Лицо Беллы стало пунцовым — даже мысленная картинка полыхала жаром. Или мне так казалось.

— Слишком сильно, — прошептала она. — Гораздо больше, чем я ему. И я не знаю, что с этим делать...

"Вот черт! Надо было этому мистеру Варнеру спрашивать меня именно сейчас!" — Мм… а что за число, мистер Варнер?

Какое счастье, что Джессика была вынуждена прекратить свой допрос! Мне нужна была пауза.

Да что же это такое, что вообразила себе эта несносная девчонка? "Гораздо больше, чем я ему"! И как только ей это в голову пришло! "И я не знаю, что с этим делать"? А это ещё что такое?! Мой мозг отказывался дать разумное объяснение подобной глупости. В её словах не было никакого смысла!

Похоже, что я не мог доверять её здравому суждению! Очевидные, ясные вещи перекручивались в её невероятном мозгу и превращались в свои противоположности. "Гораздо больше, чем я ему"?! Может быть, напрасно я отказался от мысли полечить её от душевной болезни?

Мои часы чуть не расплавились — так я прожигал их взглядом. Как могли какие-то жалкие минуты казаться бесконечными бессмертному существу? А что же тогда о говорить о вечности?

К концу урока мистера Варнера мои челюсти свело от напряжения. За этот час я усвоил гораздо больше тригонометрии, чем английского. Белла и Джессика больше не разговаривали, но Джессика то и дело бросала на Беллу многозначительные взгляды. А один раз Белла опять заалелась без всякой видимой причины.

Да когда же, наконец, этот ланч!

Я надеялся, что Джессика вновь подступится к Белле со своими вопросами после окончания урока, но Белла опередила её.

Как только прозвенел звонок, Белла повернулась к Джессике.

— На английском Майк спросил меня, говорила ли ты что-нибудь про вечер понедельника, — сказала Белла, улыбнувшись уголками губ. Я обомлел, поняв, что она задумала: нападение — лучшая защита.

"Майк спрашивал про меня?" Радость внезапно сделала Джессику обыкновенной, жаждущей счастья девушкой, мысли её смягчились и потеряли свою обычную язвительность. — Ты шутишь! Что ты ему сказала?

— Сказала, что ты получила массу удовольствия — и он страшно обрадовался.

— Расскажи слово в слово, что он тебе сказал и что ты ему сказала!

По-видимому, это всё, что я смогу выудить сегодня из Джессики. Коварная Белла улыбалась так, как будто думала в точности то же самое. Как будто выиграла раунд.

Ладно, дайте только дожить до ланча! Уж будьте уверены, я добьюсь большего успеха в вытягивании у Беллы ответов, чем Джессика.

На протяжении четвёртого урока мне приходилось заставлять себя хотя бы изредка посещать голову Джессики. У меня больше не хватало терпения выносить её навязчивые мысли о Майке Ньютоне. За последние две недели он стал мне поперёк горла. Ему вообще везёт по-крупному — пусть скажет спасибо, что он ещё жив.

Мы с Элис вяло пропрыгали всю физкультуру, как это всегда бывало, когда мы имели дело с человеческой физической активностью. Это был первый день игры в бадминтон. Разумеется, мы с ней играли за одну команду. Я скучающе вздыхал, не торопясь взмахивал ракеткой и медленно посылал волан на другую сторону. Лорен Мэллори, которая была в другой команде, мазала. Элис вертела своей ракеткой, словно жезлом, и считала мух на потолке.

Мы все ненавидели физкультуру, особенно Эмметт. Игры, в которых что-то надо было куда-то бросать, были оскорблением его личной философии. Сегодня физкультура была ещё невыносимей, чем всегда. Обычное раздражение Эмметта по сравнению с моим сегодняшним спортивным настроением показалось бы образцом выдержки и долготерпения.