Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

– Да фигня война! – сказал жизнерадостно Виталик. – Ещё пяток недель перекантоваться, а там – ариведерчи, ромалы! За тыщу рублёусов можно и потерпеть.

– Как смотреть, – сказал косой, тягая из пачки Виталика следующую сигаретку. – Может и боком выйти твоя тысяча. – Он сунул изувеченный подагрой палец за ворот рубашки и почесал ключицу. – Там, понимаешь, нечисто.

– Ну?! – оживился Виталик, – неужели привидения водятся?

– Хуже.

– Значит, древнее зло, – Виталик сделал «большие глаза», – спящее под порогом!

Он как раз недавно одолел Лавкрафта и всё ещё пребывал под впечатлением от мрачных образов великого затворника. Книжку (потрепанное американское издание, разумеется, на английском) притаранил отец. Откуда – Виталик не спрашивал. И так понятно. Не первое подобное поступление в домашнюю библиотеку. Отец был чекистом и специализировался на всяческой «диссиде».

– Зря смеёшься, – убеждённо сказал Николай. – Я серьёзно. Сегодня как раз тридцатая годовщина одной хреноватой истории, что в школе-то случилась. На вашем месте я хотя бы двери в подпол забил, что ли. – Он помолчал и предложил: – Короче, если хочешь ночь спокойно провести и до утра дожить, не седея, пошли ко мне, переночуешь.

Виталик отрицательно мотнул головой. Во-первых, за нарушение дисциплины молодому бойцу стройотряда, каким он пока что является, вылететь из лучшего факультетского ССО проще простого. И тогда вместо как минимум штуки рваных – шиш без масла. Да вдобавок «телега» в деканат плюс «телега» в комитет комсомола. Во-вторых же… во-вторых, его вдруг пронял небывалый азарт. Даже спать расхотелось. «Нарочно в подвал слажу», – решил он.

– Зря, – повторил косой. – Ну, тогда покойной ночи, что ли. Я ещё сигареточку стрельну, ладно? Или две. Во, спасибо.

– Да курите на здоровье, – великодушно сказал Виталик, отдавая всю пачку. – Гуд найт, анкл Ник!

Умотавшиеся за день бойцы «Факела» храпели и дудели на разные лады, точно воинский духовой оркестр на репетиции. А духман от них подымался… у-ух! Ошеломительный. Казарменный энд конюшенный. Виталик вытащил из рюкзака фонарик (как предчувствовал дома, что может пригодиться!) и поспешно выскочил из спальни. Опасливо заглянул сквозь щёлочку в штабную комнату. Стоящие там нормальные человеческие кровати с матрасами и бельём – командирская и комиссарская, – конечно же, пустовали. Понятно, почему. Тина-то с Аллочкой живут не здесь, а в аккуратной избёнке, что через улицу наискосок. По шутливому заявлению руководства, от греха подальше. Только выходило-то как раз наоборот!

Виталик завистливо вздохнул. Хорошо «старикам»! Работают не в пример меньше, с девчонками безобразничают. А домой с «целины», случается, на «Жигах» приезжают. Такая вот кособокая социальная справедливость.

«И это – в преддверии двадцать второй Московской Олимпиады», – всплыла в уме дебильная фраза, обожаемая отрядным комисом Сёмой Кармацким.

– Урод! – пробормотал Виталик. – Килл комми фор момми!

…Видать, Николай не одного меня байками потчевал, подумал Виталик, топчась перед подвальной дверью. Дверь была заколочена накрест досками. Крест был не косой, а прямой – сверху вниз и справа налево. Типа католического. От вампиров и чертей, ясное дело. Виталик мимоходом пожалел, что не расспросил старика о том, что за «нехорошая история» случилась в подвале, и попробовал подёргать доски. Верхняя оторвалась запросто. Вторая сопротивлялась дольше, но и она, мстительно занозив напоследок ладонь, лопнула. Точно посредине. Выворотить половинки труда не составило. Петлю с навесным замком даже дёргать не пришлось, выпала из косяка сама – древесина вокруг неё иструхлявела в хлам.

Виталик, преувеличенно бодро похохатывая, распахнул тяжелую створку.

Сначала были кирпичные ступеньки меж известняковых стен, затем – уходящий под уклон земляной пол. По ширине и высоте коридор превосходил двери очень немногим, и Виталик едва ли не впервые в жизни порадовался собственному невысокому росту. Потом коридор закончился, и открылось просторное помещение, выложенное из того же известняка. Абсолютно пустое, со сводчатым низким потолком и отлично утрамбованным шлаковым полом.

Виталик потыкался по углам, надеясь найти какую-нибудь потайную дверцу или хотя бы вмурованные кольца для кандалов, но только насажал на волосы пыльной паутины. Батарейка у фонарика оказалась так себе, свет становился бледнее с каждой минутой. Да вдобавок заноза, своевременно не вытащенная, колола руку всё больней. Разочарованный Виталик понял, что шикарная поначалу затея с оглушительным треском провалилась, а значит, пора убираться восвояси. Напоследок он решил всё-таки немного подурачиться. Выпавшим из стены камешком начертал на полу пентаграмму, украсив каждый луч зодиакальным знаком козерога. Ясно, что правильней было бы вписать в пентаграмму козлиную голову, а ещё лучше – череп, но собственные художественные способности Виталик оценивал здраво.

Козью морду он умел изображать только пальцами.

Закончив рисовать, он встал в центр пентаграммы, положил фонарик между ступнями, воздел руки к потолку и замогильным голосом изрёк:

– Именем Велиала, именем Вельзевула, именем Сатаны…

Говорить пришлось по-русски, – из латыни Виталик знал только «post coitum, animal triste» да «homo homini lupus est». Английского же, на котором писал Лавкрафт, надо полагать, не знали местные бесы…

– От плоти и крови Джедии, от плоти и крови Эзафа…

Далее, как ему помнилось из «Наследия Пибоди», следовало приблизиться к огромной колдовской книге в сопровождении чёрного кота. Ни того, ни другого в подвале не обнаружилось. И очень хорошо, так как Виталику отчего-то сделалось на самом деле жутковато. Он произвёл несколько торопливых и, нужно признаться, довольно жалких пассов руками, шёпотом подвывая: «О-о! О-о!», – после чего наклонился за фонариком.

Распрямиться он не сумел. На спину навалилась огромная вязкая тяжесть – горячая непереносимо. Словно вылили тонну расплавленного свинца, или может быть, гудрона. Виталик упал на колени, застонал, попытался податься вперёд и увидел, как лиловым огнём вспыхнули контуры пентаграммы, а пылающие знаки козерога поднялись в воздух и метнулись к нему, целя в глаза. Он зажмурился, распластался по полу, вжимая лицо в сухую твёрдую землю. Затылок жгло, кожу на нём стягивало; тело стремительно немело. Зато заноза в ладони вдруг ожила и, извиваясь будто фантастический червь-паразит, начала углубляться в мякоть. Упёрлась в косточку пясти, рванулась по ней – вверх, вверх, вверх, по лучевой кости, плечевой и далее – к позвоночнику.