Фенрир. Рожденный волком - Лахлан Марк Даниэль
Элис смотрела, как он удаляется, нелепый маленький человечек, который, без сомнения, по-прежнему желает обрести богатство на чужом берегу. Ей было жалко его, но она ощущала странное облегчение. До сих пор она зависела от помощи других, теперь же была сама по себе. Она отвернулась от берега. Вокруг все было серо, серое на сером; линии, разделявшей небо и море, почти не было видно, и корабль как будто разрезал не воду, а небеса. Ее снова охватило прежнее чувство. Она уже ходила этим путем раньше. Она увидела себя на другом корабле, в другом времени, только вокруг было такое же серое свечение.
Однажды, вспомнила Элис, она решила свести счеты с жизнью, спрыгнула за борт такого же корабля и молила о смерти. Она помнила ошеломляющий холод, помнила, как непослушные руки и ноги взбивали воду, заставляя ее плыть против своей воли, мешая ей утонуть. И теперь она как будто разыгрывала сценку, словно ярмарочный актер, и ее нынешние поступки были всего лишь отголоском поступков, совершенных ранее. Непосредственная угроза жизни каждый раз была так велика – Ворон, волкодлак, викинги и даже местные жители, – что у нее до сих пор не было времени задуматься о том, что с ней происходит. Она не знала языка северян. До недавнего времени она понимала всего несколько слов. Когда она пыталась думать на их языке, почти ничего не получалось, только какие-то обрывки: «Я буду жить снова, Вали. Когда бог умер, сияющая магия вошла в меня».
Она вспомнила об исповеднике. Что с ним теперь? Она нисколько не сомневалась, что он погиб, и виновата в его смерти она. «Как была виновата и раньше». Этот голос принадлежал не ей, а скорее маленькой девочке.
Дни шли за днями, и корабль скользил через морской туман. Когда туман разошелся, их встретило яркое голубое небо с вытянутыми облаками, которые и сами были похожи на драккары на синей глади океана. Затем сгустились сумерки, и заходящее солнце превратило морскую гладь в отрез золотой парчи. Когда наступила ночь, задул попутный ветер, взошла круглая яркая луна, и вода засверкала под ней, словно ребристая спина дракона. Корабль не замедлял ход, он как будто летел по лунной дорожке, спасаясь от наступающей тьмы.
С одного из соседних кораблей их окликнули вполголоса.
– Что там? – спросил Гьюки.
– Драккары. Прямо на мысу. Там стоит монастырь.
Конунг покачал головой.
– Этот монастырь обобрали до нитки еще много лет назад. Пусть себе ищут, теряют время даром. Мы идем дальше.
– Но мы могли бы забрать корабли.
– Или сесть на мель, чтобы потом кто-нибудь забрал корабли у нас. Нам довольно сокровищ и нашего гостя, все равно добычу больше некуда грузить. Давайте лучше пойдем прямо в Бирку, а об этих разбойниках забудем.
– Но это корабли Греттира. Я узнаю их где угодно.
– Ага! Вот это другой вопрос. Ненавижу этого негодяя! – сказал Гьюки.
С берега до них донесся звук – пронзительный жуткий вой. Ему ответил другой такой же, долетевший со стороны монастыря на склоне.
Элис поглядела на воду. От одного корабля, стоявшего у берега, как будто исходило свечение. Она ощущала, как на нее веет холодом, по коже пошли мурашки. Это ощущение было ей знакомо. Град. И символы, живущие внутри нее, те, что говорили с ней и нашептывали свои имена – лошадь, факел, олень, – зашевелились, заволновались, зажурчали и заржали. Элис произнесла одно-единственное слово на языке норманнов: «Сородич». Символы в ее сознании издалека узнали свою родню.
Элис поглядела на викингов. Они всматривались в берег, однако никто не заговорил о странном свечении, об огоньке, который двигался над рядом черных кораблей. Неужели его видит только она одна, это серебристое облачко, которое перемещается и испускает сияющие лучи, похожие на тычинки лунного цветка? Она знала его имя: «Хагалаз». Знала, что эта руна показала себя с берега. Не только Элис носит внутри себя странные символы.
Темноту снова прорезал вой. Элис поглядела на лица северян. Они ничего не выражали, кажется, никто на корабле не слышал звука.
Гьюки на миг задумался.
– Если подойти поближе, – сказал он, – мы сможем захватить их корабли, пока все воины на берегу, и вывести в море раньше, чем они спохватятся. Но даже если не сможем, то неплохо поживимся их добычей. Снеккар и два пузатых кнарра, ребята! – Он поглядел на Элис: – Ты приносишь удачу. Понадеемся, что так будет и в Ладоге. А теперь вперед. Открывайте бочонки, доставайте оружие!
Глава пятидесятая. Встреча со Смертью
Леший обрадовался, обнаружив, что мул так и пасется на том месте, где он его оставил. Он быстро поймал животное и поплелся обратно к монастырю. Он ощущал себя уязвимым, одиноким и замерзшим. Он промок до нитки, с моря дул свежий ветер, над головой клубились серые тучи, лишая всякой надежды на солнце.
Ему надо на восток. У него есть мул, на котором можно ехать верхом, ведь он уже ездил на нем. И это прекрасно. Но это единственное, что прекрасно. Зато все остальное не прекрасно вовсе: от дома его отделяют огромные леса, кишащие разбойниками, еды нет, из оружия только маленький ножик, а по возвращении его ждет далеко не теплый прием. На самом деле, даже если он вернется, его, скорее всего, высекут, или же он умрет с голоду.
Однако выбора все равно нет. Не может же он вечно сидеть в монастыре, он должен идти. Лешему очень хотелось разломать остатки мебели, брошенные викингами, и развести костер. Но он вспомнил, что не сможет этого сделать. Огниво уехало вместе с Элис. Он, правда, видел, как некоторые разводят огонь с помощью тетивы, но так и не научился этому фокусу. Кроме того, в Ладоге подобный способ сочли бы примитивным. Человек уважаемый, пусть даже уважаемый торговец, использует кремень.
Он решил, что в монастыре должно найтись хоть что-то, способное облегчить ему грядущее путешествие. Но только волчья шкура, измазанная грязью, лежала на полу рядом с телом Чахлика, там, куда ее швырнули. Викинги не стали хоронить волкодлака, просто бросили его там, где он умер.
Леший осмотрел тело. Оно было изуродовано, лицо опухло и почернело, потому что викинги снова и снова били по нему ногами. Но вот руки нисколько не пострадали. Леший взял ладонь волкодлака двумя руками. Ногти у Чахлика были неестественно толстые и острые, пальцы – в пятнах каких-то чернил. Может, это как раз снадобье, от которого растут такие ногти? Леший развернул ладонь. Поглядел на шрамы на пальцах, на суставы, линии на ладони. Интересно, правду ли говорят гадатели? Неужели смерть волкодлака на этом чужом берегу записана у него на руке? Но у этой руки уже нет будущего, только прошлое, запечатленное в крови под ногтями, в пятнах странного вещества на пальцах, в загорелой коже, говорящей о жизни на свежем воздухе.
Леший поглядел на свою ладонь. По идее, линии должны были рассказать о его богатстве, благополучии, любви. Даже удивительно, что все эти линии есть у него на ладони, ему казалось, что двух из них попросту не должно быть.
Он рассматривал капиллярный узор на пальцах волкодлака, кое-где стертый или закрытый мозолями. Уже много лет он ни с кем так не сближался. У него сохранились очень смутные воспоминания о покойной матери: просто розовое лицо и густые темные волосы. Если не считать этой привязанности, у него бывали продажные женщины, в юности довольно много, за последние годы всего несколько.
Но никогда еще он не сидел и не рассматривал линии на ладони другого человека, шрамы и царапины, морщины и вены, которые свойственны только ему. Когда у него была большая семья, большая любовь и караваны, которые ходили на юг и на восток, в Миклагард и Серкланд, ему было не до нежностей. И нельзя сказать, чтобы тогда ему хотелось чего-то подобного. Ему просто было любопытно, на что это похоже. Привязанность к семье, к друзьям всегда стояла как-то на втором месте после дела. Эту дверцу он никогда не открывал. И он не знал, как повернулась бы жизнь, если бы он когда-нибудь вошел в нее.
