Вампиры – дети падших ангелов. Голоса дрейфующих льдов - Молчанова Ирина Алексеевна
— Доброй ночи, Екатерина.
В его словах она уловила какой-то скрытый смыл, но раскрыть его не могла.
«Куда он так спешно ушел, даже не прощаясь со своей подругой? О чем спорил с Анжеликой? Почему упомянул Наркисса? Какое я имею ко всему этому отношение?» — гадала девушка.
Пары танцевали в саду, а для нее играла «Тоска» из оперы Джакомо Пуччини — арии Каварадосси. Мелодия, точно нож, разрезала ночь, страстная, неукротимая, и щемяще нежная.
Катя пыталась припомнить, что слышала об этой опере, но кроме слов Лайонела: «Самый красивый художественный исход любовного треугольника — смерть всех троих», ничего не вспомнила. В тот раз, когда он упомянул оперу Пуччини, ее слишком возмутило замечание про смерть, она даже попыталась спорить, сказала ему: «Зачем умирать всем троим? Будет достаточно одной смерти и тогда все станет на свои места». Он только посмеялся, совсем несерьезным тоном заметив: «Смерть троих для красоты и вечности. А смерть одного — для прозы жизни». Тогда они занялись любовью и оперу больше не обсуждали.
Сейчас Кате стало жаль, что она отмахнулась от темы любовного треугольника и смерти, так и не поняв, что же думает Лайонел. Вспоминая проведенные с ним дни, она ни о чем так не жалела, как о его словах, которые пропустила мимо ушей, уверенная, что у нее еще много времени, чтобы выслушать его и понять. Куда интересней ей было смотреть на него, целовать его, прикасаться к нему, чем обсуждать музыку, театр, архитектуру и прочее. А потом она была слишком погружена в мысли о своей бездарности, чтобы слушать кого-то, и главное — слышать. Да и вечность их оказалась слишком непродолжительной.
«Вот он — любовный треугольник, — горестно размышляла девушка, — и что с ним делать, когда ни кто-то там, а я — часть этого треугольника? Как же легко говорить, что смерть одного — прекрасное решение проблемы, если речь о какой-то мыльной опере! И насколько все иначе, если сама жизнь вдруг становится оперой».
Катя протяжно вздохнула и, заметив направляющегося к ней Вильяма, выдавила из себя улыбку.
В саду зазвучал голос француженки Мирей Матье и пары соединились в вальсе.
Молодой человек протянул руку.
— Простишь мне мой каприз?
Ей вовсе не хотелось с ним ссориться, особенно в такую прекрасную ночь, наполненную запахом трав и сладких цветов.
— Конечно. — Девушка последовала за ним на каменную площадку, освещенную ясным глазом луны с кровавым отблеском на нижнем веке.
И вновь Катю пронзило чувство дежа-вю, где-то она все это уже видела...
Кружа ее в вальсе, Вильям сказал:
— Всего-то наш второй танец.
«И правда, — изумленно подумала она. — Как же так вышло?» Казалось, они знали друг друга так давно, столь многое их связывало, а за все это время им удалось лишь раз потанцевать.
С Лайонелом она много танцевала... А ведь первый танец он бессовестно украл у брата на Рождественском балу, изумив всех, и разозлив Анжелику своим оригинальным выбором партнерши.
Катя потупилась. Изумрудные глаза смотрели на нее с нежностью, рука обвивала за талию легко и осторожно, точно боясь сделать больно. Вторую ее руку Вильям держал бережно, как будто ему вверили нечто очень хрупкое. И так во всем, он обращался с ней, точно она была соткана из воздуха. Ей это льстило, ее это утешало в тяжелые времена, когда хотелось кинуться в чьи-то объятия в поисках сочувствия и понимания. Совсем иначе держался с ней Лайонел. В танце прижимал к себе так крепко, что дыхание перехватывало, целовал скорее страстно, чем нежно, и смотрел на нее с легкой насмешкой. Для него она оставалась маленькой и глупенькой, он редко, как ей казалось, воспринимал ее серьезно. А она действительно, видно, глупая, потому что отдала бы все на свете, посмотри он на нее хоть раз как смотрел Вильям. Не могла она оценить то, чем уже владела, ее манила одна-единственная вершина — непокоренная, и оттого такая желанная.
— Я тебя люблю, — сказал Вильям, всматриваясь в безмятежное лицо девушки.
Катя подняла на него глаза и слова застряли в горле, не давая вздохнуть. Он терпеливо ждал, а она молчала.
И тут с черного беззвездного неба хлынул дождь. А вместе с ним в сад, сметая со своего пути теплый сладкий от черемухи воздух, точно ворвалась зимняя вьюга.
Девушки с возмущенными криками бросились под навес веранды, а Катя замерла, не позволяя Вильяму увести себя с площадки. Оглушенная и пораженная, стоя в его объятиях, она глядела в небо, подставив лицо дождю, и, как сумасшедшая, улыбалась. Капли были таким холодными, обжигающе ледяными, словно растаявший лед, и пахли они зимой — снежной и морозной. В голове, в груди и в животе, в каждой частичке ее тела играла музыка поразительной чистоты и глубины — под аккомпанемент ледяного дождя зазвенела мелодия «I miss you» The Daydream. Перед глазами возник диск с названием «Мечта», на котором изображались мультипликационные мужчина и женщина, плавающие в звездном небе, держа в руке по сердечку.
— Ты улыбаешься, — растерянно пробормотал Вильям.
От звука его голоса Катя очнулась и, высвободив у него свою руку, отступила.
— Прости...
Вильям, еще не понимая, что произошло, в память об их вальсе осторожно пообещал:
— Любой каприз. — Но в зеленом взоре уже проснулась тревога. — Позволь, я провожу тебя под навес!
Девушка покачала головой, отступая сразу на несколько шагов. Ее платье промокло от дождя, а по волосам стекали, наполняя воздух морозной свежестью, ручейки. Они нежно текли по щекам, губам, по-свойски обнимали плечи, стекали по шее и бессовестно устремлялись ей в корсаж.
Гости с веранды пристально наблюдали за разыгрывающейся на площадке сценой. На некоторых лицах было написано недоумение, кто-то смотрел враждебно, кто-то понимающе. Поднялся шум из множества голосов, но Катя не слышала их, она внимала одному-единственному, способному подстроиться под музыку у нее в голове, до дрожи любимому голосу:
«Я хочу, чтобы ты принадлежала мне, — шептал дождь, — не нужно жертв, ты не создана для них. Ты не обязана спасать тех, кто устал, если сама полна жизни и сил. Мир еще постоит, шанс на перерождение будет и через четыреста лет, и через восемьсот, Бог подождет. Раскаяться за свой и мой эгоизм ты успеешь завтра, завтра наступит лето — и вот еще один сезон канет в бесконечность, а сегодня, сегодня пойдем со мной!»
Он по-прежнему не умел говорить о любви — оперировал фактами, искушал и требовал.
Последняя ледяная капля упала ей на щеку, но не покатилась слезой, осталась на месте. Девушка коснулась ее пальцем и приложила к губам.
— Катя, пожалуйста... — шагнул вперед Вильям, протягивая ей руку.
Она не успела даже вздохнуть, как перед ней выскочил огромный ягуар, преградивший ему дорогу. Золотистая шкура блестела в кровавом отблеске луны, а черные пятна походили на множество солнечных дисков в полное затмение.
Молодой человек в страхе отшатнулся, как и все те, кто стояли на веранде. Казалось, не испугался зеркальных глаз ягуара лишь Тане. Он стоял, привалившись к белой колонне, но, к удивлению девушки, предпринять что-то для защиты драгоценного беса, похоже, не планировал. На лицах вампиров был написан ужас, некоторые спешно ретировались в зал, другие остались, но боялись даже пошевелиться. Хозяйка дома, одна из немногих сохранила видимость спокойствия, она сидела за дальним столиком веранды, подперев рукой голову, и на губах ее играла едва заметная улыбка.
Ягуар ни на кого не смотрел, его взгляд блуждал по гладким камням, усыпанным белыми лепестками.
Вильям поймал взгляд Кати и воскликнул:
— Не делай этого, не уходи с ним! Старейшины не позволят вам...
Ягуар зарычал, но голову на брата не поднял, а тот не обратил внимания на предупреждение и произнес:
— Я не дам тебе совершить такую ошибку! — Он сделал шаг вперед, ягуар вскинул голову, и Катя увидела в расширившихся изумрудных глазах дикий страх. Бледное красивое лицо изменилось, став каким-то совсем испуганно-детским.
