Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Без запинки, без скрипа, без пощады – дверь полностью затворилась.
А потом из-за двери раздался вопль ужаса. Он перешел в истошный визг боли – и вдруг оборвался. Подкосились у Лютика ноги. Он привалился к стене и сполз по плоскости ее вниз.
Лютик не смог понять, сколько же он просидел на полу, пока не отворилась дверь кладовки и Люся не вышла из темного проема.
Ее окровавленный рот был полуоткрыт, и нечто невыносимо страшное Лютик увидел меж ее губ – вырванный глаз, Люся держала его во рту, как леденец. Она сделала глотательное движение, одновременно облизывая губы, и глаз исчез, проглоченный. Кровь жирно блестела на подбородке и груди.
Она приблизилась к Лютику, склонилась над ним и поцеловала его в губы, испачкав их кровью. Поцеловала по-женски, похотливо, просунув меж его губ свой отвратительно гибкий язык.
– Будем прощаться, братец! Я сдала свой экзамен, и мне пора. – Ее речь наполняли теперь уверенные взрослые интонации.
– Что с Мар… Мар… – Лютик запнулся, не в силах выговорить имя.
– Ты же не будешь на меня обижаться? – Сестра улыбнулась скользко и глумливо. – Обижаться за то, что я прикончила ее? Я долго готовилась к переходу в ад. Кто готов, тот должен сдать экзамен. Так у нас заведено. Для этого нужно установить связь, прийти сюда, к вам, и кого-нибудь убить. Того, кто тебя любит, кто относится к тебе по-доброму. Вот если б родители меня любили, я бы убила кого-то из них. Но эти твари в свое время меня раскромсали, вычистили и выбросили. Потом забыли – как меня и не было, даже имени для меня пожалели, не придумали. Специально имя не дали – чтобы считать меня не человеком, а чем-то вроде опухоли. Можно было бы убить их из мести, но у нас не мстят. Злом нужно воздавать не за зло, а за добро, за любовь, за ласку, за нежность. Вот это будет настоящее воздаяние! Месть – для слабых, не способных владеть собой. Поэтому ни папочку, ни мамочку я не тронула, пусть живут. Все равно после смерти будут в аду. А вот она, – сестра бросила взгляд в сторону открытой темной кладовки, – полюбила меня как родную. Даже ты, Павлик, не настолько, как она… Короче, чего зря болтать, мне пора! Я свой экзамен сдала на отлично. И ад для меня открыт. Так что пойду. А труп оставляю тебе, делай с ним что хочешь. Прощай, дурачок!
Она потрепала его по щеке, и в тот момент, когда отняла пальцы, испачканные кровью, от его холодеющей кожи, во всех помещениях свет тусклых ламп судорожно мигнул – и окончательно угас.
Тьма залила квартиру.
И к Лютику, теряющему рассудок в этой тьме, протянулись бесчисленные руки, лапы, клешни, щупальца и липкие нити нечеловеческого безумного страха.
* * *
Снежана закончила сказку в тот самый миг, когда Верочка умерла. Интуиция вештицы подсказала ей время, которое нужно потратить на рассказ, чтобы совместить его финал с мигом смерти, та же интуиция рассчитала скорость рассказа, время произнесения каждого слова и время каждой паузы между словами.
Поскольку Верочка умерла не в мире по ту сторону смерти, а прямо внутри нее, то ее душа не вышла из тела, она осталась в трупе – в неподвижном, нелепом, потерявшем животворное управление куске мяса.
Живой душе стало страшно внутри мертвой плоти. Эта плоть, прежде такая родная, стала чудовищно чужеродна для души. Душа лежала в мертвом теле, и ужас душил ее, сдавливал отовсюду, стараясь вогнать ее в нуль, в полное небытие.
«Мама! – вопила душа за неподвижными мертвыми губами. – Мама!»
И кто-то ответил на этот вопль. Ответил из отдаленной бездны. И это была не Снежана.
«Доченька моя, милая, родная! – донеслось до Верочки. – Господи! Это ты, Верочка?»
Может быть, Верочке ответила ее настоящая мать, Ксения? Но как бы она смогла это сделать? Как услышала бы вопль ужаса из внутренних глубин смерти? И как ее материнский голос мог бы пробиться в те глубины? Или все это стало возможным, потому что три камня – три Ксениных камня равновесия – Верочка, умирая, держала в руке?
Не зная, что делать, как помочь своей девочке, Ксения чувствовала страшную боль, пронзившую все ее существо. Как безумная, она начала молиться Богу, в которого не верила:
«Боже, Боже, сделай что-нибудь! Ну хоть что-нибудь! Или… будь тогда проклят, если не сделаешь ничего!»
А в это время где-то в другой системе координат, в мире других законов Снежана и Петр начали пожирать мертвую девочку.
Петр не думал, что сможет проглотить хоть кусочек ее плоти: все-таки родная дочь, кровинушка! Но Снежана ткнула его лицом в ее потроха, и, едва он коснулся их губами, вспыхнул голод, целая пропасть голода. Тогда-то Петр и понял предназначение той почти волчьей пасти, в которую исказилось его лицо после смерти.
Два зверя, утратившие последние приметы человечности, Снежана и Петр кромсали, рвали и жрали этот нежный свежий труп, внутри которого корчилась от ужаса душа, заключенная в труп, как в ловушку.
Затем на останках трупа, на бесформенных лохмотьях плоти Петр и Снежана судорожно сцепились друг с другом, и он излил в нее загробный яд своей нечеловеческой похоти. Будь на месте Снежаны живая женщина, семя мертвеца, излившись, убило бы ее, сожрав ее внутренности, как кислота. Но Снежана захлебывалась от восторга, ощущая в себе эту мертвотворящую отраву.
Насыщенная, она отвалилась от него, опустошенного, посмотрела на голову мертвой девочки, лежащую рядом, и, потянувшись к ней, лизнула Верочкины останки в щеку. Теперь она – мать. И Верочка – ее дочь. Девочка уже зачалась, и скоро сама смерть сформирует ее у Снежаны в утробе. Волшебный процесс запущен, осталось лишь ждать.
Снежана с пресыщенной улыбкой закрыла глаза и заснула. Впервые заснула с того часа, как покончила с собой и переступила черту меж жизнь и смертью. Она и не знала, что внутри смерти можно спать. Но смерть есть сон, а законы сна допускают сон во сне.
Петр смотрел на спящую королеву, и она преображалась у него на глазах. Из чудовищной твари превращалась в прекрасную женщину. Видимо, материнство облагораживало даже такое существо, как она. Растерзанная Верочка лежала рядом, распахнутыми глазами остекленело рассматривая ничто.
Снежане снилась ее мать Ядранка. Снилось, как мать
