Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

Вхожу в парную, на долгое одиночество уже не особо надеясь. И правильно, потому что за мной следом Илюха Покатилов втискивается. Больше, слава небесам, никого, – но между нами мальчиками говоря, одного Илюхи более чем достаточно. Потому что ему абсолютно неважно, кто рядом, «пы» или «И» – когда его несет, он каждого за слушателя держит.

А несет его всегда, трудоголика.

Гог и Магог, ей-богу.

Правда, я знаю секрет, как от него избавиться. Штука эта, по справедливости говоря, подловатая и только в парилке действует, но на войне как в любви все средства хороши. Слушаю я вполуха, что он там повествует про своих дежурных электриков и крановщиц, где надо киваю, где надо восклицаю «не фига себе!» – а сам к кранику подбираюсь, которым температура регулируется. У Покатилова сердечко пошаливает, десять лет на руководящих должностях не баран начхал, и к сильному жару он относится примерно как я – к нему самому. Округло выражаясь, без воодушевления и теплоты, простите за каламбур.

Выкрутил я, значит, вентиль на максимум, пар пошел, регистры загрохотали (мы называем это: банник сердится), Илюха с полка живенько слез, к стеночке прислонился. Не уходит пока. Наверное, надеется сбавить обороты, когда я наверх заберусь. Не знает, бедолага, что я вдобавок ко всему барашек вентиля снял (крепежной гайки на нем отродясь не бывало) и тайком под полок забросил.

В общем, тактическая хитрость мне на славу удалась. Потянулся Покатилов к заветному крану, а его и нету!

– Шурик, – спрашивает Покатилов, – а крантик-то где?

Ну, я ему рифмовано отвечаю, как в таких случаях принято. А что, сам напросился, я его за язык не тянул.

– Это я понимаю, – говорит он. – И все-таки?

Я принимаю повинный вид и сообщаю, что вентиль под полок упал. Имеете желание, так полезайте, Илья Геннадьевич. А мне пока и так не худо. А правильнее выражаясь, зашибись.

Илюха Покатилов мужик корпулентный, и под полок ему лезть, афедроном сверкать, не так чтобы здорово охота. Вдобавок вдруг ещё кто-то зайдет погреться – тогда вообще караул. Сейчас же начнется: а что это ты, Илюха, булками кверху? Саню на непотребство провоцируешь? Или уже спровоцировал? Го-го-го! Га-га-га! Надо заметить, в таких случаях «пы» с «И» объединяются махом, не смотри, что к разным ступеням эволюционного развития и пищевой пирамиды относятся. Зубы поскалить одинаково горазды.

– Не, – говорит Покатилов, – лучше ты, Шурик, сам потом, ага?

И к выходу.

Вот за что я его больше всего терпеть не могу, так это за «Шурика». Какой я ему Шурик, екарный бабай?! Мне за тридцать, у меня грудина как ахейский щит и бицепс сорок два; я на одной руке могу пять раз подтянуться и лежа полтораста пожать, а он – Шурик! Комедия нашего детства, «Нина была спортсменка, бегала по горам, Шурик тоже бегал, только как баран». Полномочный представитель задроченной русской интеллигенции. Шурик… Жмурик, блин!

Простите, сорвался. Не выношу этого очкастого персонажа. Нет, ну звали бы его как-нибудь иначе, тогда ещё туда-сюда, а то!..

Ага, слушаем дальше. Я, разумеется, торжествую и не слишком-то этого скрываю. Илюха бурчит что-то под нос, в дверь тык, а она не поддается. Он снова, – и опять облом! Он кулаком ба-бах, орет: «че за шутки дебильные, хорош прикалываться, мужики!»

За дверью тишина.

– Саня, – говорит он (ага, как припекло, так сразу «Саня»). – Саня, ну-ка, гаркни ты. Они, похоже, вообще припухли.

Я с полка слезаю, говорю «отойди-ка, Илюха» и в дверь всеми своими восьмьюдесятью килограммами тренированного тела, да с дорогим сердцем, – хрясь! Обычные двери в таких случаях скрипнуть не успевают, с петель летят как та фанера над Триумфальной аркой и Елисейскими полями. Однако банная дверь сделана на совесть, из двойного слоя толстых досок, между которыми заложен лист алюминия для термического эффекта. И петли как на гаражных воротах.

Тогда я ее, заразу, ногой, да с матушкой на устах.

– Эй, – кричу, – ребята! Я уже нахохотался до усеру. Благодарю за шутку, молодцы. Только если через секунду не откроете, вешайтесь. Дружба дружбой, но чувство меры знать надо.

Нет, не открывают. И такое у меня создается ощущение, что за дверью вообще никого нет. А у Илюхи уже паника начинается. Пар-то свищет, температура к шестидесяти подбирается, если не выше. Он на пол сполз, глаза дурные, пасть нараспашку, сам бледный, а носогубный треугольник наоборот красным-красен.

– Саня, – молит, – мне херово. Хоть крантик закрой.

Я руку под полок, пошарил – нет вентиля! Куда деваться, сам полез. А там темно, сыро, мерзость какая-то склизкая кругом, будто батальон больных ринитом неделю туда сморкался. Веточки, листочки от веников, носок чей-то наполовину сопрелый, проволока какая-то… короче говоря, черт-те что, а только барашка – нету! Нету!

И, главное, щелей-то нету, в которые он закатится мог.

Слышу, засипел нехорошо мой Илюха. Нет, он, конечно, натуральный судак, причем из редкостной породы судаков заливных под хреном, но если ласты склеит по моей милости – беда.

Тут и я малость запаниковал. Вылез на божий свет, опять начал в дверь пяткой лупить, а пальцами пытаюсь пар перекрыть. Где там! – шпенек-то ничтожный, пальцы скользят, хоть зубами его крути. И зубами, кстати, не враз подберешься, потому что вокруг вентиля решетка из березовых брусков, чтоб о паровые трубы голым боком не обжечься.

Что-то тут неладно, думаю. Ребята у нас, конечно, простые, но не настолько же, чтобы перестать соображать, где плоская шутка кончается и начинается полный карачун. Крэйн опять же там… Нет, раз до сих пор не отперли, значит, причина есть, и серьезная. Выход один: пар перекрыть, Покатилова под полок запихать, там прохладней, и ждать.

Лезу на поиски вторично. Уговариваю себя не психовать и не суетиться; глаза привыкнут, авось и разгляжу злополучный барашек. Забрался, сижу. Слушаю, как Покатилов хрипит, как регистры гремят, а в башке всякие мысли дурацкие рождаются. Например, что банник никакая не выдумка, а реальный банный дух. Прогневался он на нас с Илюхой за какие-нибудь грехи и решил извести таким изощренным способом. Или другая: что где-нибудь в стене здесь есть окошечко в соседнее помещение. Потому что там женское отделение бани. Что окошечко это проделал ответственный за водопроводное хозяйство Дуев, старый любострастник, а от нас нарочитой дверкой закрывает. И если эту дверку отыскать, то можно помощь позвать, пусть даже баб.

Такая вот умственная ботва – первый росток теплового удара.

Глаза между тем привыкли. Ползаю, смотрю – нет барашка. Ну, может, хоть Дуевская форточка к женщинам? Перевел взгляд с пола на стену: батюшки-светы, матушка-заступница! – вот же она, дверца. С крючком накидным, с ручкой. Да какая большая, хоть сам пролазь. Сорвал я крючок, дверцу распахнул. За ней никаких голых баб, темнотища, как в угольном погребе. Я живенько к Илюхе, хвать его под мышки и назад. Тяну, упираюсь.