Алана Инош - Слепые души

 – Настенька! Ты же большая девочка, а плачешь. Ну, иди сюда.

 Она бросает сигарету и отставляет в сторону пиво, сажает девочку к себе на колени и что-то говорит ласково и тихо, вытирая ей слёзы. Девочка доверчиво льнёт к ней и уже не плачет, берёт конфету, которую девушка достаёт из кармана джинсовой жилетки, мягкими розовыми губками чмокает её в щёку и снова бежит играть. Девушка наблюдает за ней потеплевшим взглядом, с ласковыми морщинками у глаз.

 Я подхожу и сажусь рядом. Она делает глоток пива, как бы не замечая меня, и мне кажется, что я невидимка. Мы молчим под шелестящими ивами, я дотрагиваюсь до её чёрной штанины:

 – Новые?

 – Что? – рассеянно переспрашивает она.

 – Штаны.

 Она кивает, достаёт новую сигарету.

 – Сегодня купила. Да, кстати. – Она расстёгивает карман жилетки и достаёт пятьсот рублей. – Возьми, они не понадобились. Я мамке правду сказала.

 Она зажигает зажатую в её губах сигарету, я со вздохом прячу деньги в кошелёк. Мы сидим и снова молчим, она старается выпускать дым в сторону от меня.

 – Ника! – слышится с балкона. – Пошли ужинать!

 Она оборачивается, отвечает:

 – Иду, мам!

 – Кто там с тобой? Настя? – кричит голос с балкона.

 Я тоже оборачиваюсь и приветственно машу рукой:

 – Здрасьте, Надежда Фёдоровна!

 – Заходите обе, будем ужинать! – зовёт она.

 Я встаю со скамейки, а Ника ещё допивает пиво. Я протягиваю ей руку:

 – Пошли, мама зовёт.

 Допив последний глоток, она оставляет пустую бутылку возле скамейки – для сборщиков стеклотары. Сделав напоследок пару затяжек, она бросает сигарету и идёт к подъезду, так и не взяв мою руку. Подавив вздох, я иду следом.

 В открытую форточку доносятся голоса детей и шелест ив, кухня наполнена вкусными запахами. Сердце сжимается: разве можно желать чего-то иного, стремиться куда-то прочь, не ценя домашнего тепла? Оно всегда есть и ждёт нас, пока мама дома. Ничего, что она немножко ворчит: она желает добра.

 – Мыть руки, девочки... Ника, может, хватит уже надуваться пивом? Вот не буду больше давать тебе деньги – иди, сама зарабатывай, взрослая уже... Бери пример с Насти – она молодец... Не курит, пиво не пьёт, работает, готовить умеет – в общем, повезёт тому, кто на ней женится.

 В тарелках дымится борщ, белеет сметана, плавает ароматная свежая зелень – не борщ, а поэма. Отправив первую строфу этой поэмы в рот, Ника бурчит:

 – Кто меня с судимостью на работу возьмёт? Сама знаешь...

 Маленькая женщина вздыхает, вытирает руки полотенцем.

 – Вот заладила – не возьмёт, не возьмёт... А ты пробовала, ходила куда-нибудь? Хоть какую-нибудь работу надо найти – не сидеть же сиднем, пиво дуть да сигареты по пачке в день смолить!

 Ника дует на ложку с борщом: горячий.

 – Мам, ну не нуди ты... Устроюсь. Ещё недели не прошло, как я дома, а ты уже мне плешь проела с этой работой... Найду я её, найду!

 – Ты каждый день обещаешь, – не унимается Надежда Фёдоровна. – А сама хоть бы газету купила!

 – Да купила уже, вон лежит, – показывает Ника кивком головы на свёрнутую в трубочку газету с объявлениями о работе, лежащую на подоконнике.

 – Ну, вижу, купила. Только не видно, чтоб ты её просмотрела!

 – Не успела ещё. Сегодня просмотрю. Ох, мам... Неотвязная же ты!

 – И не отвяжусь, пока не устроишься.

 В уголках губ Ники проступает усмешка, она молчит и ест борщ. Я тоже ем и думаю: трудно же ей будет устроиться. На вышедших из мест заключения смотрят, как на прокажённых. Хорошее место вряд ли удастся найти. А ведь у неё высшее образование. Вот так, из-за одной глупости – вся жизнь наперекосяк.

 После борща мы едим котлеты с тушёной капустой – объеденье, Надежде Фёдоровне следует поставить пятёрку по кулинарии. На третье – кисель с черникой и овсяное печенье. Ника понемногу добреет от еды, чмокает мать в щёку:

 – Спасибо, мамуля... Ты чудо.

 Потом мы смотрим телевизор: Надежда Фёдоровна в кресле, а мы с Никой – на диване. Идёт сериал, и взгляд Надежды Фёдоровны прикован к экрану: она увлечена развитием сюжета, и реальный мир для неё сейчас просто не существует. Пока она не видит, я тихонько прижимаюсь к Нике и кладу голову на её плечо. Я  делаю это безо всякой задней мысли, просто потому что мне хорошо и уютно здесь, с ними, а она заметно напрягается от моей близости. Я не знаю, то ли ей это неприятно, то ли слишком волнует её – как бы то ни было, я решаю пощадить её чувства и немного отодвигаюсь. Но мне грустно.

 Уже одиннадцатый час, и я говорю:

 – Засиделась я у вас... Не хочется уходить, но всё-таки пора и честь знать.

 Надежда Фёдоровна радушно предлагает мне остаться ночевать:

 – Да оставайся, куда ты на ночь глядя пойдёшь? Место есть.

 Она намекает на диван, освободившийся после ухода мужа. Мне и вправду хочется сегодня остаться, но какое-то шестое (а может, седьмое или восьмое) чувство подсказывает, что следует всё-таки уйти. Что-то сдвинулось в существующем положении вещей, хотя я пока ещё и сама не могу точно сформулировать для себя, что именно; мне нужно подумать над этим, а для размышлений мне необходимо уединение – клочок личного пространства, в которое никто не вторгнется.

 – Да нет, надо идти, – вздыхаю я.

 – Ника, тогда проводи Настю, – говорит Надежда Фёдоровна.

 Ника, язвительно усмехнувшись, отвечает:

 – За ней есть кому заехать. Стоит только позвонить, и личный водитель сразу примчится.

 – Я не буду сегодня никому звонить, – говорю я. – Прогуляюсь пешком. – И добавляю, обуваясь в прихожей: – И нет у меня никакого личного водителя.

 Ника стоит, прислонившись к дверному косяку и сверля меня пронзительным, колючим взглядом.

 – Как же нет, когда я видела его своими глазами?

 Это портит уютную и безмятежную атмосферу этого вечера, у меня снова становится мрачно на душе. Теперь мне точно нужно уйти, чтобы успокоилась всколыхнувшаяся со дна моей души печаль. Надежда Фёдоровна не понимает, в чём здесь дело, и смотрит на Нику с недоумением:

 – Ты что стоишь? Проводи Настю хотя бы до остановки. Настя, – обращается она ко мне, – пешком не ходи, садись на автобус или маршрутку.

 Ника смотрит на меня пристально.

 – Ты хочешь, чтобы я тебя провожала? – спрашивает она.

 – Хотела бы, – отвечаю я. – Но не настаиваю, если тебя это затруднит.

 Надежда Фёдоровна, по-прежнему недоумевая, переводит взгляд с меня на Нику и обратно.

 – Девочки, да в чём дело? Что вы рядитесь? Ника, иди, провожай Настю.

 Ника без дальнейших пререканий обувает свои полукроссовки и надевает жилетку. Мы выходим на вечерний прохладный воздух, к шелесту ив и стрекоту кузнечиков в траве, Ника молча шагает рядом со мной, держа руки в карманах. В молчании мы доходим до остановки, и Ника, собираясь ждать вместе со мной автобус, закуривает. Я забираю у неё сигарету и кидаю в урну.