Дмитрий Колосов - То самое копье

Дмитрий Колосов

ТО САМОЕ КОПЬЕ

Пролог

ТО, ЧТО МОГЛО БЫТЬ

Вечер. Улицы Города полны прохожих. Одуревшие от дневной суеты люди ищут развлечений и прохлады. Она приходит с темнотой, дает возможность расслабиться и сбросить груз забот. Прохлада предвещает ночь, полную сладких грез. Толпа наводняет проспекты и улицы, бульвары и манящие свежестью парки. Люди сидят в уютных кафе и глазеют на ярко освещенные витрины, топчутся на узких переходах, беззлобно переругиваясь с себе подобными, по неловкости наступившими им на ногу. Порой они примечают в толпе друзей и вступают с ними в разговор; просто знакомых они приветствуют кивком. Иногда в вечерней толпе встречаются и те, кого знают все. Знаменитости — такие же люди, и им не чужда такая маленькая слабость, как прогулки перед сном. Им уступают дорогу и смотрят потом вслед столь пристально, словно хотят сожрать глазами. Завтра можно будет рассказать о случайной встрече и, многозначительно подмигнув, намекнуть, что она была не такой уж случайной, что знаменитый Оверг или не менее знаменитый Болд почти поздоровались с ними. Кстати, почему почти? Никаких почти — так оно и было!

Человека, неторопливо шагавшего по центральному проспекту Города, знали, пожалуй, все — по крайней мере девять из десяти встречавшихся с ним взглядом. Его лицо слишком часто мелькало на экранах, а имя столь же часто повторялось в официальных сообщениях Конгресса, хотя он не был ни сферозвездой, ни известным спортсменом. Но он был из числа тех людей, встреча с которыми никого не радует. Никто не жаждал столкнуться с ним лицом к лицу, тем более никто потом не стал бы хвастаться перед приятелями. И люди успокаивали себя: конечно, это шутник в маске известного всем человека. Дурацкая шутка, да и только. Нацепить маску того, чье имя со страхом и ненавистью повторяют пятьдесят миллиардов обитателей Пацифиса, — это ни в какие ворота не лезет. Таким шутникам самое место в психиатрической клинике. Хорошо еще, что тот, в чью шкуру вырядился шутник, упрятан в самой надежной тюрьме, откуда не выбраться никому, будь у него хоть десять, хоть двадцать пядей во лбу, будь он даже силен как слон. Стены в десять футов толщиной станут могильным камнем и для его ума, и для силы.

Тем не менее люди расступались перед одиноким прохожим и с осуждением смотрели ему вслед. И никто не мог даже предположить, что повстречавшийся им человек вовсе не был шутником, поскольку был именно тем негодяем, которого должны были отделять от мира стены самой надежной в мире тюрьмы.

Должны были отделять. Как отделяли сотни и тысячи других негодяев, но с закваской пожиже. Но еще не был придуман замок, способный удержать его, потому что он действительно был самым опасным в мире человеком. Во имя необъяснимой прихоти он пытался взорвать благополучие пятидесяти миллиардов обитателей Пацифиса, он наполнил их сердца ужасом, он опять поселил в мире страх — впервые с тех пор, как вырезали гладиаторов, вздернули на рею пиратов и истребили трансформеров. И теперь он шагал по Городу, который его ненавидел и боялся, — шагал уверенно и неторопливо.

Человек — мы будем называть его так, ибо мир начинал биться в припадке трусливой лихорадки при одном звуке его имени, — улыбался встречным, а те поспешно отходили в сторону. Улыбка его была широкой и почти доброй. Так улыбаются тем, кого любят, но человек не любил никого. Он умел лишь презирать, потому что по праву считал себя умнее и сильнее всех этих людей, высыпавших на улицы в поисках дешевых развлечений.

Ночной город был прекрасен своеобразной красотой: море огней играло обилием оттенков, толпа празднично шумела, хотелось окунуться с головой в ее беззаботный гомон и забыться. Но человек не имел права забыться. За ним уже охотились. Целая свора ищеек, натасканных на беглецов, подобно ему скрывающихся от возмездия. Они искали его в трущобах, в окрестных лесах и в пойме реки, поросшей густым семифутовым камышом. Они искали загнанного зверя с серым лицом и вкрадчивыми движениями. Они искали того, кто прячется в глухом логове. Но им не могло прийти в голову, что человек появится в Городе, даже не сменив свой известный всему миру облик, и будет с вызывающим безрассудством шагать по главному проспекту. Именно потому человек всегда выходил победителем. Он всегда выбирал самый невероятный путь, памятуя о подзабытом прочими правиле: если хочешь что-то надежно спрятать, положи на самом видном месте. Истина старая как мир, однако она неизменно срабатывала. На то она и истина. Человек хорошо знал людей, люди же лишь самонадеянно полагали, что знают его.

— Ты не очень удачно пошутил, приятель.

Человек улыбнулся в ответ толстяку, единственному, кто осмелился сказать ему хоть слово. Толстяк был не прав, шутка-то как раз вышла удачная и даже не без изящества. Человек поклонялся тонкому вкусу и элегантности, он любил красивых женщин, изысканную пищу, изящные безделушки. Даже свои злодеяния он совершал красиво, с претензией на изысканность. Он любил гармонию в ее внешнем проявлении и обожал хаос во всем, что касалось сути. Вот и сейчас он был облачен в безупречный костюм с иголочки от лучшего портного Города, кремовый тон идеально сочетался с бледным, исполненным благородства лицом, темно-синий галстук был подобран под цвет глаз, надвинутая на лоб шляпа скрывала коротко стриженные волосы. Таким он представал зрителям с экранов сферовизоров — воплощенная гармония красоты и уверенности. Внутри же бушевали дикие страсти, истинную мощь которых не знал никто. Они были настолько необузданны, что человек даже не пытался сдерживать их. Они питали его ум и волю — первый создавал изощренные замыслы, а вторая — претворяла их в жизнь. О, как же много было у него замыслов! Далеко не все они стали реальностью, но это было нетрудно наверстать. Человек улыбнулся своим мыслям. Он был доволен собой, так как его нынешний план превосходил все задуманное и свершенное им прежде. Ничто не могло помешать человеку, потому что ему удалось главное — он вырвался, и попадаться вновь он не собирался. Долгие месяцы, проведенные им в бетонном каземате, научили его ценить свободу.

Неторопливо проложив путь сквозь толпу, человек свернул за угол, затем в проулок и через крохотный двор попал на пустырь. Здесь полновластно господствовала ночь, не было ни зазывающей рекламы, ни разноцветных фонарей, ни ярко освещенных витрин и окон, лишь тусклый свет луны, подслеповато щурящейся сквозь дымчатую кисею облаков. На краю длинного, теряющегося в пустоте пустыря виднелось заброшенное, неведомо по какой причине до сих пор не снесенное здание, которое вездесущие мальчишки облюбовали для своих игр. Но уже было поздно, и мальчишки спали или прилипли к экранам сферовизоров, на которых пока еще не появилось лицо всем известного человека. Дом был пуст, и никто не мог помешать человеку.