Черный венок - Марьяна Романова
Марк попробовал сосредоточиться, но ничего не получилось. Он чувствовал свои слегка затекшие скрещенные ноги, чувствовал щекотную каплю пота, стекающую по шее за воротник, но нащупать вниманием сердце почему-то не мог. Вдобавок веки его отяжелели – то ли из-за того, что ему, стопроцентной сове, пришлось подняться в такую рань, то ли подействовал чертов отвар. Впрочем, ощущения были скорее приятными, хотя Марк и не любил терять над собою контроль. Почему-то хотелось поднять руки над головой, как будто они вдруг стали легкими, как воздушные шарики, наполненные летучим газом. Желание это росло в нем с каждой минутой, и в конце концов Марк решил поплыть по течению. Он позволил рукам медленно подняться и сразу же почувствовал, как за ними потянулись шея и плечи. Хрустнул позвонок – его тело словно тянул вверх кто-то невидимый, как на сеансе мануальной терапии. Он бросил взгляд по сторонам и с удивлением заметил, что все присутствующие в зале приняли ту же позу, что и он, хотя никаких команд от Шакти не поступало.
Сама же ведущая, казалось, не обратила внимания на странную зарядку зрителей. Она продолжала говорить, спокойно, негромко и уверенно:
– Обретение собственного сердца – только первый этап игры. Пожалуй, самое сложное – укротить свое дыхание. Дыхание похоже на игривого пса, который в юности рвет ботинки и норовит подпрыгнуть, чтобы вылизать лицо хозяина, а к старости жалко лежит в углу и смотрит больными глазами. Дыхание торопится. Среднестатистический человек дышит слишком быстро и слишком неглубоко, и это медленно его убивает. Те, кто быстро дышит, стареют тоже быстро. А если неподготовленный человек станет дышать так, как нужно организму, ему сделается плохо. Идеальное дыхание должно начинаться от живота. Ваше тело – как будто бы сосуд, наполняемый воздухом…
Марк послушно вдохнул, следуя за указаниями Шакти. Он уже успел забыть о цели своего визита и о фотоаппарате, который лежал в кармане. Ему хотелось идти на зов голоса женщины, стоящей на сцене, хотелось, чтобы Шакта его вела. Марк надул живот, помогая себе вдохнуть, и успел подумать, что, должно быть, выглядит сейчас нелепо. У него немного закружилась голова, его качнуло куда-то в сторону… и вот в тот-то момент все и произошло. Он как будто бы падал в бездонную яму – спиной вперед, не чувствуя ног, а его язык словно распух и стал тяжелым. Страшно не было, но хотелось закричать, чтобы просто проверить наличие собственного голоса. Хотелось, но не смог. Казалось, его тело весит меньше крошечного перышка – падение было медленным. Да и не падением – скорее парение. Глаза его были открыты, но он почему-то не видел ни стен подвала, ни других людей. В помещении как будто стало светлее, но свет имел не электрическое происхождение. Все вокруг словно светилось изнутри, и это волшебное свечение поглощало очертания предметов.
Вдруг он увидел лицо Шакти прямо над своим лицом. Женщина оказалась намного старше, чем подумалось Марку изначально, должно быть, ей было уже под семьдесят, а то и больше. Ее темное лицо было исчерчено глубокими морщинами, как глобус меридианами и параллелями. Шакти смотрела серьезно и даже как-то строго. А потом склонилась и прикоснулась теплыми сухими губами к его лбу. Казалось, что они летят куда-то вместе. Было так хорошо, что хотелось остаться в таком состоянии навсегда. «Она и правда умеет летать, – мелькнула у Марка мысль. – И все умеют. Просто чудеса какие-то… Да, да, люди на самом деле умеют летать, не может быть никаких сомнений!»
Конечно, потом, несколько часов спустя, когда он придет в себя на стылой лавочке в каком-то незнакомом дворе, когда друг Володя будет встревоженно трясти его за плечо и вливать ему в рот приторную газировку, Марк возмутится, позвонит адвокату, будет всем рассказывать, что его обманом опоили, заставили галлюцинировать. Даже пойдет в ближайшее отделение милиции, где круглолицый и румяный дежурный (все милиционеры почему-то румяны и похожи на купцов с лубочной картинки) поднимет его на смех. Попробует найти и саму Шакти, но не обнаружит ее следа. Он будет возмущен, опустошен, раздавлен, обижен на себя самого, на свое простодушие. Надо же, воспринимал себя как сурового опытного волка, а оказался любопытным щенком…
Но вот что странно – и спустя годы Марк прекрасно помнил то, что рассказывала Шакти. Ее слова как будто вырезали в его мозгу, чтобы оставить навечно. Помнил, как надо дышать чакрами, хоть был убежденным материалистом и не верил в присутствие энергетических точек на человеческом теле. Не верил, а вот упражнения, о которых говорила Шакти, все же иногда делал. И с некоторым неудовольствием отмечал, что система работает. Заметил, что самая простая вроде бы, но самая сложная по сути йогическая поза Шавасана позволяет за четверть часа набрать сил больше, чем за иную ночь, когда спишь нервными урывками. И если в процессе дыхания представлять, как светящаяся струя наполняет постепенно все тело целиком, сил потом – как после купания в проруби.
Сейчас, лежа на пахнущей лавандой чужой постели, он направлял воображаемую струю ласкающего тепла к каждой частичке организма. И чувствовал, как тело постепенно тяжелеет, как будто бы окукливается. Это было самое тонкое из возможных человеческих состояний – прозрачная граница сна и бодрствования.
Марк не следил за временем, поэтому не понял, когда именно произошло это. Но в какой-то момент вдруг почувствовал, что в комнате не один. Сначала именно почувствовал, а потом начал напряженно вглядываться в темноту. И увидел совсем близко лицо, которое больше всего на свете хотел увидеть, уже почти не надеясь, что в самом деле увидит.
Вера.
Та, которую он много лет считал сбежавшей от мещанских реалий ветреницей. Та, внезапное волнение за которую и привело его в Верхний Лог.
Марк хотел вскочить с кровати, но почему-то не мог, как будто ему впрыснули парализующий яд. Он неотрывно смотрел на некогда любимое лицо и с удивлением отмечал, как сильно Вера изменилась за несколько прошедших лет, словно год у нее шел за пять. Ее некогда острый подбородок округлился, немного оплыли щеки, а бледность стала нездоровой, с синеватым оттенком, как если бы она уже много лет не видела солнца. Глаза ее, живые, теплые, искристые, теперь потускнели и смотрели на мир с серьезной печалью – такие глаза бывают у святых на иконах. Губы ее были сухими и серыми. Но самым странным было то, что,
