Черный венок - Марьяна Романова
– Марк, ну не жмись… Я же знаю, что у тебя есть деньги. Я верну в конце месяца. Обещаю.
– Вовка, да разве дело в двадцати долларах? – вышел из себя он. – Ты посмотри, куда ты катишься! Тебе лет до хрена, а ты нигде не работаешь. Сидишь на шее у каких-то баб, которые тебя подкармливают за то, что ты их трахаешь.
– Мы занимаемся тантрой, – обиделся Володя. – Я преподаю им. Между прочим, это совсем не то, что ты думаешь.
– Ты говоришь, как изменяющий муж из пошлого водевиля. «Не то, что ты думаешь…» – передразнил Марк.
– Я имел в виду, что мы не занимаемся сексом в том смысле, который вкладываешь в это слово ты, – терпеливо объяснил Володя. – Мы даже не раздеваемся. Я просто учу их пробуждать энергию кундалини.
– Лучше бы ты был банальным альфонсом… – И тут в голову Марка неожиданно пришла идея: – Слушай, я дам тебе деньги. Но только если ты и мне билет купишь. Хочу увидеть пройдоху своими глазами.
Володя долго мялся, пытался объяснить, что такому человеку, как Марк, на лекции будет неинтересно, что его присутствие даже вредно для кармы, ведь энергетика зала очень важна, и нельзя нарушать ее пустым скепсисом, что, в конце концов, мероприятие состоится в половине седьмого утра, а Марк – подлинная сова.
Однако Марк был тверд: будет ему билет – будут деньги на второй, для Володи. И у друга не осталось иного выхода, кроме как сдаться.
План Марка был прост, как куриное яйцо. Он принесет с собою фотоаппарат-мыльницу и потихонечку снимет происходящее. То есть запротоколирует факты. Возможно, даже поговорит с тем гуру доморощенным. И отдаст материал Жанне, которая обрадуется такой информации больше, чем мехам и бриллиантам.
Жанна была его любовницей и начинающей журналисткой, причем бредила желтой прессой. Ее двоюродная сестра, которая жила в Канаде, присылала ей какие-то дурацкие журналы со сплетнями. В едва опомнившейся от беспросветной нищеты России ничего подобного не имелось, поэтому Жанна с горящими глазами рассматривала на слегка размытых снимках незнакомых ей загорелых блондинок, застигнутых папарацци врасплох, и голливудских звезд, сфотографированных через окно. И горячо говорила: «Это сама жизнь! Кровь нашего мира! Когда у меня будет подобный журнал, будь уверен, я пойду дальше. Зачем фотографировать каких-то никчемных силиконовых однодневок? Нет, я буду искать настоящие сенсации, не погнушаюсь даже грязью и стану кормить ею толпу, как кровавым мясом. Особенно мне интересны те, кто называет себя интеллигентами. Будить в них низменное желание вуайеризма, жажду увидеть больше, чем позволяют приличия, – что может быть интереснее? Надо быть талантом, чтобы соблазнить таких людей, искусить их, найти тот сорт кровавого мяса, который они не погнушаются сожрать. И я найду! Вот увидишь, найду!»
Марк только смеялся в ответ и называл временную подружку ненормальной.
Он точно знал: Жанна – отнюдь не женщина его жизни, а так, интересный пока попутчик. Она была смешливой, яркой, страстной, непохожей на других. Может быть, чуть излишне грубоватой – курила как матрос, говорила басом и непристойно шутила. Зато оказалась великолепной любовницей. Ей было уютно в какофонии, суете и хаосе, она была храброй и умной, любила всех людей на свете и водила знакомство даже с бомжами, гревшимися у метро. (Наверное, такой и должна быть идеальная журналистка.)
И вот наступил день, когда будильник Марка запиликал в половине шестого утра. Проклиная все на свете, он потащился в душ, а потом силой вливал в себя одну кружку крепкого кофе за другой, пока не открылись глаза.
Володя ждал его у двери в эзотерический клуб, который, разумеется, оказался обычным подвалом жилого дома. Друг нервничал, что случалось с ним крайне редко. Марк приветствовал его насмешливой улыбкой. В кармане просторного джемпера он прятал небольшую «мыльницу», предвкушал веселую шутку и радовался, представляя сначала удивленное, затем восторженное лицо Жанны, когда та увидит его фотографии.
– Идем уже, – нервно поторопил его Володя. – Народ с ночи тут дежурил, хороших мест нам уже не занять.
Они спустились в подвал, оказавшийся неожиданно просторным. Бетонный пол устлан толстыми шерстяными циновками. Народу набилось, как на бал Воланда, и один посетитель был страннее другого. Серьезные девушки с измученными лицами и потусторонним взглядом, хмурые женщины в шалях, длинноволосые мужчины. Какой-то бородач играл на бубне в углу, второй рядом с ним – тихо выводил: «Омммм… Оммммм… Омммм…» В общем, таки декорация психушки, воссозданная для эстетского кино.
Марк неуверенно опустился на одну из циновок. Володя старался держаться поодаль от него, потому что стеснялся – его друг в своем кашемировом свитере и добротном пальто выглядел здесь чересчур буржуазно.
Рядом с Марком уселась забавная девица – тощая, белобрысая, с веснушками на маленьком вздернутом носу. Она бы могла выглядеть на четырнадцать, если бы не морщинки под глазами, которые, впрочем, ее не портили. У нее было такое лицо, словно каждую минуту девчонка готова рассмеяться. Как будто бы под ее белой кожей не мышцы и кости, а сплошной неиссякаемый смех, и достаточно неосторожного движения, чтобы он выплеснулся наружу. Девица, у которой между передних зубов зияла довольно большая щель, носила просторную мужскую рубаху, на талии перехваченную пояском и щедро открывавшую ее длинные костлявые ноги. Марку такие нравились – остренькие. Соседка с готовностью ответила на его улыбку и сообщила, что ее зовут Лия. А потом добавила:
– Я из Волгограда приехала. Специально на Шакти посмотреть.
– На кого? – удивился Марк.
Лия рассмеялась – смех ее был похож на рассыпавшийся по полу разноцветный бисер.
– Ты не знаешь Шакти, но заплатил двадцатку зелени, чтобы попасть сюда? Ну, ты даешь!
– Что, так называемый гуру еще и баба? – вырвалось у него.
– Левитирующая баба. Земное воплощение богини. – Девушка сказала это так буднично, словно сообщала, что электричка задерживается.
Марк решил сменить тему:
– Чем же ты занимаешься, Лия из Волгограда?
Снова смех-бисер, который показался бы беспричинным, если бы исходил от кого-то другого.
– Я студентка.
– Да ладно! Тебе же тридцатник уже, наверное, а то и больше, – решил поддразнить он.
Соседка не смутилась:
– В точку. Тридцать четыре. Но, как говорится, в педвузе сложно учиться первые десять
