Черный венок - Марьяна Романова
И тотчас же Хунсаг понял: из его собственной головы чернокожий колдун, точно талантливейший вор, просочился в форточку его сознания, ампутировал кусочек памяти и теперь деликатно намекает, что с ним белому пришельцу не стоит тягаться, калибр не тот.
Бобогото заметил его растерянность и улыбнулся – насмешливо и чуть брезгливо, как умел улыбаться и сам Хунсаг, когда случай сталкивал его с бараньей непробиваемостью некоторых ступивших на обочину его жизни людей.
– Я могу быть полезным. Я умею многое. Тебе дано от природы, но я взял свое сам, – послал очередной мысленный импульс Хунсаг.
– Ты мне не нужен для того, чтобы взять твое. Я могу сам. Ты видел.
– Не можешь, – сжал губы Хунсаг. – У тебя получилось один раз, но это не значит, что ты сможешь всегда.
– Хочешь проверить?
– Да. Я предлагаю тебе поединок. Если ты сможешь меня одолеть, я уйду сам. Тебе останутся мое тело и мои мысли. Если же одолею я, ты дашь мне то, что я ищу.
Колдун сомневался лишь секунду.
– Что ж, это мне подходит. Не думаю, что мне пригодятся твои жалкие мысли, но тело – как раз то, что мне нужно. У меня давно не было свежих мертвецов для обряда. И никогда не было белых мертвецов.
Они сели друг напротив друга на колючую циновку. Им предстоял не банальный самцовый бой, несмотря на то что оба – и Хунсаг, и бобогото – были сильны, выносливы и пластичны. У Хунсага за плечами – двенадцать лет интенсивного обучения боевым искусствам. У колдуна под лоснящейся черной кожей – литые мускулы, сразу видно, что он гибок, как цирковой гимнаст, и в кровавой схватке нет ему равных. И все же им необязательно было доказывать мощь древним кулачным способом – за спиной обоих стояли совсем другие силы.
В тот вечер жители деревни, не подозревавшие о драматическом поединке, все же инстинктивно предпочли держаться от хижины Харумы подальше. Неспокойно им стало, необъяснимо тревожно, как в те дни, когда неспешный ток их жизни нарушали крикливые белые люди со смеющимися холодными глазами, приезжавшие на пропыленных грузовичках, вооруженные автоматами и топорами. Матери боязливо увели детей по домам. Потом к ним присоединились мужчины. И у каждого был свой предлог укрыться под сенью родной крыши, но причина общая – страх, необъяснимый и внезапный.
Силы в том невидимом поединке распределились предсказуемо: бобогото наступал, уверенно и спокойно, Хунсаг же с трудом держал оборону. Белый человек словно стал колодцем, в который колдун опускал ведро, чтобы иссушить его до дна, делая то же самое, что несколькими часами раньше Хунсаг сделал с Харумой, – поглощал его прошлое.
Это было больно. Хунсаг вдруг снова узрел себя таким, каким не любил себя вспоминать, давно перестав ассоциировать болезненного бледного мальчика в дурацких очках с собою сегодняшним. Как будто бы мальчик тот был не его непосредственным прошлым, а инкарнацией – важной для цепочки перевоплощений, но такой далекой, что едва ли имелся смысл вспоминать ее.
Он увидел лица, которые много лет назад стер из памяти, – мамы, отца. И с высоты нынешнего опыта вдруг с изумлением разглядел, что отец, казавшийся когда-то таким холодным и строгим, смотрит на него с любовью и гордостью. Его сын был ничтожеством, личинкой, сутулым зеленолицым городским ребенком, к которому тянулись такие же, как он сам, тихие неудачники, зато те, на кого мальчик хотел быть похожим, презирали. Отец же им гордился – и для этой алогичной, тщательно скрываемой гордости ему не нужен был фундамент из достижений сына.
Он увидел бледное лицо матери, услышал ее тихий, как шелест утренних газет, голос. «Митенька, ты простудишься!» – говорила она, глядя на то, как ее тощий сутулый сын выливает на голову ведро ледяной воды. Имя-то какое постылое, безвольное – Митенька…
Хунсаг считал, что давно Митеньку преодолел, вырвал его с корнем, как мешающий пить земные соки сорняк, а бобогото вдруг вернул его обратно, как занозу всадил. Ощущения были такими знакомыми, словно и не забывались никогда. Митенька снова жил внутри, Митенька был – как больное сердце.
Невероятным усилием угасающей воли Хунсаг вынырнул из Митенькиной жизни, как из густого зловонного болота. Дышалось тяжело, а в глаза будто песку насыпали. Сквозь мутную пелену он разглядел почти погруженную во мрак комнату и расслабленный силуэт бобогото. Если так продолжится дальше, его надолго не хватит. Забавно: он получит то, за чем пришел, только в несколько иной форме. Вместо того чтобы научиться поднимать мертвых из земли, сам станет пустоглазым шатуном, будет бродить в ароматном лесном многоголосье, гонимый вечным голодом.
Этого нельзя допустить. Хунсаг не позволит. Не для того он годами дрессировал себя, как бойцового петуха, истязал себя болью и голодом, спал на холодных камнях, учился обходиться без всего, что презираемая им раса считала первостепенным, – без пищи, сна, привязанностей.
Бобогото силен, но не всемогущ. Ему все даром досталось – такой вот причудливый генетический пазл. Он не добивался своего кровью, потом, стертыми ногами, пересохшей глоткой, глухой тоской. Его воля не знает подобных усилий, а тело – подобных страданий. Черный колдун не терпел и не старался, просто пришел в мир и взял то знание, которого Хунсаг добивался, по какому-то особому небесному блату. А значит, не может равняться с ним, всего в одиночку добившимся, из самых туманных низин выползшим на Олимп.
Злость придала Хунсагу сил.
Он собрал весь свой талант, всю свою мощь и волю, а затем, как шаровую молнию, метнул в сторону колдуна. Теперь белый пришелец пил взгляд противника точно ледяную воду из горного родника, и каждый глоток возвращал его к жизни.
Бобогото встрепенулся, как будто его пчела ужалила, дернулся всем телом, но – поздно, капкан захлопнулся. Хунсаг нащупал то, что причиняло сопернику боль.
Сейчас видел тощего мальчишку с порванным футбольным мячом под мышкой. Обычный мальчишка, с болячками на коленках, смешными оттопыренными ушами и сквозняком в голове. Мать заставляет его идти в организованную белыми волонтерами школу, но мальчик упрямо мотает головой. Ему незачем уметь читать, тем более на чужом некрасивом языке. Местный язык – как песня. Переходящие одна в другую гласные льются полноводной рекой, в которой встречаются гладкие, выбеленные временем камешки согласных. Язык же, который привезли с собою белокожие люди, похож на жевательную смолу, застрявшую в зубах. Нет уж, спасибо, он будет солдатом, как отец.
Миниатюрные гражданские войны вспыхивали в их стране так часто, что солдаты – сильное агрессивное мясо – всегда были нужны, их все уважали, им доставались лучшие дома и самые красивые женщины.
Хунсаг удивленно прислушивался к мыслям
