Мальчики в долине - Филип Фракасси
Наконец они разжимают объятия и жадно смотрят друг на друга. Проснувшиеся мальчики, потрясенные и счастливые, наблюдают за этой сценой, забыв о своем отчаянном положении.
– Что случилось? – взволновано спрашивает Финнеган. – Ты все время был рядом, а потом вдруг пропал. Мы думали, они тебя схватили!
Джонатан широко улыбается и качает головой.
– Нет, я отбился от них, Финн. Ускользнул от них и побежал сломя голову. Спрятался в столовой, забился под стол. Они заходили туда несколько раз, то один, то другой из них, звали меня. Но я лежал тихо и не шевелился.
Он смотрит на Питера, Эндрю и всех остальных.
– Я рад, что с вами все в порядке.
Эндрю кладет руку на голову мальчика.
– Ты ранен.
– Нет, пустяки, отец. Только пару царапин.
Финнеган и Джонатан, воссоединившиеся близнецы, отходят в сторону. Они разговаривают друг с другом так быстро, что их никто не понимает, и плечом к плечу идут к своим кроватям, как будто ничего не случилось и все остальное уже не важно.
– Джонатан, – кричит Питер им вслед, и мальчик нервно оборачивается. – Ты видел кого-то еще? Нам показалось, что мы слышали какие-то крики, но, может, это был просто ветер. Они еще в приюте?
Веселье Джонатана моментально сменяется страхом или, быть может, стыдом. Он обводит всех взглядом, смотрит на спящих мальчиков.
– Я точно не уверен, Питер, но мне кажется, они все еще здесь. Я слышал их, когда проходил через вестибюль, мимо комнат священников. Слышал чьи-то голоса.
Дэвид делает шаг вперед, чувствуя, что мальчик что-то скрывает.
– Голоса?
Джонатан настороженно смотрит на Дэвида. Обменивается взглядами с Финнеганом и опускает глаза в пол.
– Я не уверен на сто процентов, – говорит он.
– В чем дело, Джонатан? – терпеливо спрашивает Эндрю, подбадривая мальчика. – Нам очень важно как можно больше узнать, если мы хотим выбраться из этой передряги. Можешь рассказать нам все. Здесь безопасно.
Джонатан кивает.
– Как я уже сказал, я слышал голоса. Детские. И крики Пула. Как будто они делали ему больно. Я слышал, как разговаривал один из них, кажется, Бартоломью. Он к кому-то обращался, я это ясно слышал.
Все смотрят на него. Ждут, чтобы он сам все рассказал.
– Он разговаривал с братом Джонсоном, – произносит Джонатан. – Но без всякой враждебности, а просто обращался к нему, словно…
Джонатан замолкает и смотрит на Финнегана, который кивает. Продолжай.
– Словно что? – мягко спрашивает Питер, и Дэвид чувствует, как у него от ужаса по коже бегут мурашки.
– Ну, знаешь – отвечает Джонатан, нервно теребя руки. – Словно он один из них.
48
В сгоревшей часовне воняет дымом и разложением.
Гроб с телом Бэзила, всеми забытый, лежит на боку там же, куда упал. Дерево почернело от огня, и сквозь щели виден труп. Саван, обернутый вокруг тела, сгорел дотла, обнажив бледную кожу с кроваво-красными пятнами в тех местах, где огонь лизнул плоть.
Джонсон заворожен этим зрелищем.
Ему было приказано перенести отца Пула из спальни в часовню, которую мальчики превратили в свою импровизированную штаб-квартиру. Сборный пункт.
Пул лежит на алтаре, с которого в суматохе беспардонно столкнули гроб с телом Бэзила, оставив его разлагаться, издавая смрад, на полу часовни.
Та часть Джонсона, что еще может мыслить и чувствовать, удивляется, что Пул еще жив. Жив и сохраняет бдительность. Бормочет заплетающимся языком молитвы, жестикулируя длинными бледными пальцами. Он не может ходить, ну, почти. Джонсон полагает, что при случае он уковылял бы, но медленно и недалеко.
И, конечно, он ничего не видит.
Джонсон переводит взгляд с Пула на гроб Бэзила. Сквозь ленивые жужжания мух в голове он вспоминает, как нашел труп мальчика на кресте в часовне. Вспоминает, каким легким было его тельце, когда он вынимал его из петли.
– Тедди, ты слушаешь?
Джонсон кряхтит, и жужжание усиливается.
Ему становится весело, потому что уже не так больно, как раньше. Не так, как было вначале. Сейчас его мозг как вата. В онемении. Чем бы ни были заняты насекомые, строят ли гнездо для своего многочисленного роя, кусают или жалят его в наказание за неподчинение или за посторонние мысли, они больше не влияют на него, как раньше.
Ему все равно.
Однако он все равно подчиняется. Он слушает приказы, когда они поступают. Позволяет волнам шума проходить сквозь него, давить на него и мучить, потому что теперь он может это вынести.
И неплохо с этим справляется.
В темном потайном чулане его разума, в том месте, куда не могут проникнуть мухи, прячется частичка его самого. Как в чулане из его детства, только теперь он не боится темноты, а рад ей. Темнота означает безопасность. Означает, что у него осталась нить воли. Нить здравомыслия.
Та его часть, что прячется в темном чулане, в образе ребенка, которым он когда-то был, слышит жужжание насекомых за тонкой дверью и гадает, не является ли это прибежище частью их плана. Или Бартоломью и его миньоны не знают о существовании чулана и ребенка, скрывающегося внутри.
Он думает, что не знают.
Он замечает, что Бартоломью как-то странно, осуждающе на него смотрит. Джонсон с трудом сглатывает, принимает в себя рой и оставляет ребенка. Пусть ждет в потайном месте.
– Я слушаю, – бормочет он, сомневаясь, что слова, которые выговаривает обожженными губами и распухшим языком, кто-то сможет разобрать.
Бартоломью задерживает на нем взгляд и кивает.
– Хорошо.
Остальные мальчики сидят вместе на закоптившихся скамейках. Бартоломью, встав рядом с алтарем, читает им проповедь о тьме. Канделябры с зажженными свечами снова стоят на своих местах. Джонсон застыл чуть в стороне; позади Бартоломью, образуя своеобразный центр композиции, лежит Пул, продолжая что-то бормотать и стонать.
– Когда придет время, – говорит Бартоломью громко и четко, как священник, читающий в воскресенье страстную проповедь об искуплении, – мы уйдем отсюда. Поблизости есть другие места, до которых можно легко добраться. Там мы отдохнем и найдем пропитание.
– Например, ферма Хилла, о которой мы все знаем, – говорит Саймон будничным голосом, словно они обсуждают вовсе не план убийства, а дружеский послеобеденный визит. – И прислуга с кухни живет поблизости, правда, Джонсон?
Джонсон ничего не отвечает, но детям все равно. Они не обращают внимания на него и Пула, этих бывших взрослых, которые теперь стали их игрушками.
– Абсолютно верно, Саймон, – говорит Бартоломью. Он внимательно всматривается в лица собравшихся в часовне, своих последователей. – Но какое-то время мы поживем здесь. К счастью,
