Алые Евангелия - Клайв Баркер
В этот миг огромные двигатели, заполнявшие вдоль и поперек помещение под собором, обрели для Гарри некий смысл. В устройствах лабиринта он видел свидетельства почти всех видов магических практик, с которыми был знаком (и многих, с которыми не был): древние изображения первобытной магии, нанесенные на устройства из белого золота, все по форме напоминали мужские и женские половые органы; диаграммы, выгравированные в полированном серебре, предназначавшиеся, если ему не изменяла память, для открытия дверей там, где таковых не имелось. Конечно, их было больше, бесчисленное множество, на большинство из которых он лишь мельком взглянул. Он увидел, что Люцифер придал силу своему последнему грандиозному акту неповиновения, собрав вместе части всех магических систем, созданных человечеством в своей жажде до откровений, и сделал себя своим собственным палачом, тем самым успешно обойдя Волю Создателя.
Все это понимание заполнило голову Гарри в считанные секунды, за это время жрец Ада поднялся с того места, куда его отбросил удар, и возвращался на помост, двигаясь с бесстрастной легкостью, вытянув руки перед собой, из его ладоней, открытых ран на груди и из глаз вырывались сгустки искрящейся тьмы. Наблюдая за ним, Гарри заметил, что только в самый последний момент, когда Жрец одним большим шагом взошел на помост, его лицо выдало ярость, подпитывавшую эту контратаку.
Он являлся существом, ценившее чувство собственного достоинства очень высоко, и удар от трона, небрежно его отбросивший, ущемил и его гордость. Теперь он намеренно потянулся к трону, несмотря на силу, которую тот только что продемонстрировал, и без колебаний повторил свое преступление, вытащив второе копье. При этом произошел очередной выброс энергии, но на этот раз он был готов к нему. Чёрные сгустки, продолжавшие увеличиваться в числе вокруг и позади него, обтекли его голову словно волна, и их тёмная прибойная волна столкнулась с силой, высвобожденной троном и движимой собственным голодом, и прошла сквозь неё, подобно ярому революционеру, преобразуя по ходу продвижения..
Жрец Ада уже перемещался к третьему копью, а затем к четвертому, его лицо освещалось снизу дугами силы, вырывающимися из трона и разбивающимися о его тело. Если он и чувствовал их, то не подавал вида; он просто продолжал заниматься своим делом — разбирал беспощадный механизм смертного стула, извлекая одно вонзенное копье за другим. Время от времени он отсоединял змеевидную трубу от древка копья, в которое она входила, что сопровождалось выбросом кислотных газов. В других случаях он просто выдергивал лезвия прямо из трупа Дьявола и отбрасывал их в сторону, одно за другим, пока помост, на котором восседал Люцифер, не превратился в гнездо металлических змей, выкованных из неизвестных человечеству сплавов.
Жрец Ада оглянулся через левое плечо и прошептал сгустившейся тьме, приближавшейся к нему, как обеспокоенный союзник, полный решимости не пропустить ни единого его приказа. Гарри наблюдал за всем происходящим, пока в его голове роились вопросы. Была ли эта странная фигура, все более обмякавшая на месте смертника по мере извлечения поддерживающих её клинков, действительно Врагом рода человеческого, Воплощением Зла, Падшим, Сатаной? Сидя на своем смертном троне, он выглядел до жалости слишком человечным. Мысль о том, что вот это когда-то могло быть наиболее любимо Богом, казалась смехотворной, городской байкой, распространяемой напившимися ангелами. И все же Гарри видел достаточно свидетельств исключительного понимания Люцифером оккультных систем — их кода, их знаков, их последствий — чтобы увериться, что существо на троне было чем-то большим, чем казалось на первый взгляд.
Тем временем предмет перешептывания жреца Ада со сгустившейся тьмой стал очевиден, как только ее потоки устремились под трон и начали процесс извлечения копий, пронзивших труп снизу. Пока они занимались своими делами снизу, Сенобит вытягивал клинки с другой стороны тела, непринужденно преобразуя выбросы силы из трона, в мелкие темные частицы, подпитывающие грозовую тучу позади него. Наконец, он отступил от трона, глядя на Падшего полным ненависти взглядом.
— Ты ожидаешь, что он поблагодарит тебя? — спросил Гарри.
— Чему может научить сие жалкое зрелище… — ответил жрец Ада.
Затем Сенобит снова зашептал, обращаясь к сопровождающей его тьме, и из нее, словно пули, вылетели пылинки поражая тело Люцифера. Для столь мелких размеров они обладали поразительной силой. Они подхватили труп и подняли его с трона на вытянутых в стороны руках. Аллюзия на сцену на Голгофе не прошла мимо Гарри; даже то, как голова Дьявола упала на грудь, наводило на мысль о Муже скорбей.
В то время как Падший зависал в воздухе, более сотни пылинок роились над его телом, разъедая швы, обеспечивающие целостность его одеяния, состоящего из множества лоскутов ткани. Одежда с легкостью распалась на части, обнажив под своими роскошными складками истинную природу Люцифера. Под мантией все его тело было заключено в броню из темного металла, по которому растекались радужные круги словно от бензина на водной глади. Каждую деталь доспехов украшали безупречно нанесенные узоры.
Невзирая на изящный дизайн, броня определенно не справилась с задачей, ради которой ее ковали и клепали: защитить своего владельца. Однако этот факт мало что значил для жреца Ада: было ясно, что он намерен завладеть ею. И на этот раз жрецу не нужно было наставлять своих пособников. Они прекрасно поняли его волю. С висевшего над смертным местом бледного, стройного тела Люцифера по частям снимали доспехи.
Гарри продолжал завороженно наблюдать, пока Сенобит извлекал нож из длинных ножен у левого бедра. Он ничем не походил на другие орудия пыток, которые жрец носил на поясе. Начать с того, что клинок был гораздо больше, а во-вторых, он не был запятнан кровью и кусками разлагающейся плоти. Это оружие сверкало на свету. Гарри было очевидно, что нож никогда не использовался. Жрец, похоже, приберегал его для особого случая. И теперь такой момент наступил, Сенобит исполосовал остатки своих черных одеяний с тем, чтобы они осыпались грязной кучей окровавленной ткани и кожи.
Его тело походило на мозаику из шрамов и ссадин и напоминало — как это ни абсурдно — стену камеры, заключавшей бесчисленное множество безумных, одержимых душ, и все они оставили следы своего пребывания: царапины, рисунки, цифры, лица
