Энн Райс - Лэшер
Ужасно, ужасно. Как все это ужасно.
Но ужаснее всего было смотреть на Роуан, пластом лежавшую в белоснежной больничной постели. Голова ее неподвижно застыла на подушке, взгляд пустых глаз был устремлен в потолок. Она потеряла много крови, была сильно истощена, и лицо ее стало белым как бумага. Именно эта мертвенная бледность и безжизненность вытянутых вдоль тела, слегка повернутых ладонями вверх рук производили особенно гнетущее впечатление. Лицо ее полностью лишилось выражения, на нем не читалось ни малейшего проблеска мысли или чувства. Широко открытые глаза, казавшиеся теперь слишком круглыми, абсолютно не реагировали на свет и движение. Рот неожиданно уменьшился и тоже казался круглым; губы Роуан утратили индивидуальность, некогда делавшую их соблазнительными и женственными. Сидя у постели Роуан, Мона заметила, что неподвижность больной не абсолютна в какой-то момент она попыталась согнуть руки, но сиделка вновь вытянула их вдоль тела.
Волосы Роуан заметно истончилось и поредели – еще одно свидетельство недостаточного питания и осложненной беременности. В белой больничной рубашке она казалась невероятно маленькой и походила на ангела в рождественском спектакле.
Смотреть на Майкла тоже было невыносимо. Совершенно убитый, заплаканный и дрожащий, он сидел у постели Роуан и беспрестанно говорил с ней, уверял, что ей не о чем беспокоиться – он всегда будет рядом, а врачи сделают все от них зависящее. Рассказывал, что обязательно повесит в ее комнате картины, что там будет играть музыка. Он отыскал замечательный старый граммофон. Они с Роуан будут вместе его слушать. Бедный Майкл не умолкал ни на минуту. «Мы обо всем позаботимся… Мы обо всем позаботимся», – как заведенный твердил он.
У Майкла не хватало духу сказать что-нибудь вроде: «Мы непременно найдем этого проклятого ублюдка, это чудовище. Он заплатит за все, что с тобой сделал». Да и кто мог пообещать такое бесчувственному существу, распростертому в больничной постели, существу, столь мало напоминавшему незаурядную женщину, некогда столь уверенно и успешно оперировавшую людские мозги.
В отличие от Майкла, Мона понимала, что Роуан абсолютно ничего не слышит. Мозг ее все еще сохранял остатки функций, он заставлял легкие дышать, а сердце биться; тем не менее кровь текла по ее жилам все более вяло и конечности становились все более холодными.
В любой момент мозг мог окончательно выйти из строя и прекратить отдавать приказы внутренним органам. И тогда последние проблески жизни оставят тело Роуан. А разум, хозяин этого тела, уже покинул его, сняв с себя все заботы. Энцефалограмма показала это со всей очевидностью.
Изображение на экране было в точности таким, какое возникает при подключении аппарата к покойнику. Врачи сказали, что экран никогда не бывает абсолютно пустым.
Рассудок Роуан погиб, а тело превратилось в сплошную рану. И это тоже было ужасно. Бледные ноги и руки Роуан покрывали синяки. На левом бедре имелись признаки перелома. Помимо синяков на теле были обнаружены и несомненные следы насилия. Выкидыш проходил на редкость тяжело. Ноги Роуан были покрыты кровью и околоплодной жидкостью.
В шесть часов утра врачи отключили аппарат искусственного дыхания. Операция по удалению матки прошла быстро и без каких-либо осложнений. Все необходимые анализы были сделаны.
В десять часов утра они решили отвезти Роуан домой. Существовала лишь одна причина для подобной спешки: никто из родственников не надеялся, что она переживет этот день. А указания, которые Роуан дала на этот случай, отличались чрезвычайной ясностью. Вступив в права наследства, Роуан первым делом составила подробные письменные инструкции, согласно которым умереть она должна непременно в доме на Первой улице. «Мой дом» – так назывался он в бумагах. Все распоряжения были написаны ею собственноручно, столь характерным для нее аккуратным почерком. Она сделала их в счастливые дни, предшествовавшие свадьбе, особенно проследив за тем, чтобы они полностью соответствовали условиям и духу легата. Именно тогда она пожелала умереть на старинной кровати, некогда принадлежавшей Мэри-Бет.
К тому же приходилось принимать во внимание и бытующие в семье традиции. Родственники слонялись по коридорам благотворительной больницы и твердили: «Она должна умереть дома. Она должна умереть в хозяйской спальне. Нам следует забрать ее отсюда и отвезти на Первую улицу». Старый дедушка Филдинг проявил особую настойчивость.
– Она ни в коем случае не должна умереть на больничной койке, – заявил он непререкаемым тоном. – Прекратите ее мучить. Отвезите ее домой и дайте умереть спокойно.
Иными словами, безумие Мэйфейров достигло наивысшего накала. Даже здравомыслящая Энн-Мэри несколько раз повторила, что умирающую необходимо перевезти в старую хозяйскую спальню. Как знать, а вдруг духи предков, обитающие в доме, помогут Роуан выздороветь, заметила она. Даже Лорен присоединилась к общему хору голосов.
Возможно, семейные святоши чувствовали себя оскорбленными, когда кто-нибудь рядом вворачивал крепкое словцо. Возможно, они просто пропускали излишне крепкие выражения мимо ушей. Так или иначе, Сесилия и Лили всю ночь напролет вслух читали Библию в одной из пустых палат. Магдален, Лиана и Гай Мэйфейры всю ночь молились в часовне вместе с двумя монахинями, тоже принадлежавшими к семейству, тихими и незаметными созданиями, чьи имена Мона вечно путала.
Старая сестра Майкл-Мэри Мэйфейр – самая старшая из ордена Сестер милосердия – явилась в палату и молилась над Роуан, громко распевая «Отче наш» и еще какие-то латинские гимны и молитвы.
– Уж если эти тоскливые завывания ее не разбудили, значит, разбудить ее невозможно, – изрек Рэндалл. – Отправляйтесь лучше домой и приготовьте хозяйскую спальню.
Выполнить это поручение, хотя и без большого желания – ей явно не хотелось оставлять Эрона, – вызвалась Беатрис. Впрочем, у нее сразу нашлись помощники – Стефани и Спрюс Мэйфейр, а также два молодых черных полицейских.
И теперь в доме на Первой улице, на резной старинной кровати под атласным балдахином Роуан Мэйфейр упорно боролась за жизнь. Сердце ее по-прежнему билось, легкие дышали без помощи медицинских аппаратов. В шесть часов вечера она все еще была жива.
Час назад врачи начали кормить ее, вводя через капельницу жидкости и липиды. Доктор Флеминг пояснил, что подобные манипуляции нельзя расценивать как искусственное поддержание жизни.
– Как и любому живому существу, Роуан необходимо питание, – заявил он. – Если она без сознания, это еще не повод уморить ее голодом.
Майкл не стал спорить. Однако его беспокоило, что в доме суетится слишком много народу. Позвонив Моне, он сообщил, что вокруг Роуан собралась целая толпа докторов и медицинских сестер. Он сказал также, что дом буквально оцеплен вооруженными охранниками – они стоят и на галерее за окнами, и на улице. Люди, проходя мимо, любопытствуют, что происходит.
Впрочем, сейчас настали такие времена, что в Новом Орлеане никого особенно не удивишь вооруженными охранниками. Почти все состоятельные люди нанимают их, устраивая праздники и приемы. Даже школьные вечеринки без них теперь не обходятся. В аптеках охранники с важным видом прохаживаются вдоль прилавков. Точь-в-точь как в банановых республиках, заметила как-то Гиффорд.
– Да ведь это здорово, – возразила тогда Мона. Лично я всегда не прочь полюбоваться крепкими накачанными парнями с заряженными револьверами тридцать восьмого калибра.
Меры по обеспечению безопасности были приняты самые жесткие. Семья стремилась во что бы то ни стало защитить своих членов.
К счастью, дальнейших покушений на женщин семейства Мэйфейр никто не предпринимал. Тем не менее дамы не рисковали оставаться в одиночестве даже дома и собирались группами по шесть-семь человек. Причем в каждой группе обязательно присутствовал мужчина.
Целая стая детективов, прибывших из Далласа, прочесывала Хьюстон вдоль и поперек. В окрестностях офисного центра они опросили чуть ли не всех жителей, пытаясь узнать, не видел ли кто-нибудь высокого темноволосого мужчину. Были сделаны портреты карандашом, основанные на словесных описаниях Эрона, которые он получил из Таламаски.
Велись также поиски и доктора Сэмюэля Ларкина. Сначала никто не мог понять, почему он покинул отель «Поншатрен», не сказав ни слова о том, куда направляется. Потом выяснилось, что у портье для него было оставлено короткое телефонное сообщение:
«Мы должны встретиться. Приходи один. Роуан».
Это открытие привело всех в состояние крайнего беспокойства. Несомненно, Роуан не могла звонить доктору Ларкину. Когда в отеле раздался звонок, она уже находилась в одной из клиник Сент-Мартинвиля.
В последний раз Сэмюэля Ларкина видели, когда он торопливо шел по Сент-Чарльз-авеню, в сторону Джексон-стрит. Один из водителей такси предложил ему сесть в машину, но доктор отказался. Шофер, естественно, остался недоволен, однако хорошо запомнил упорного пешехода и впоследствии смог дать весьма подробное описание его внешности. Все приметы сходились – это был доктор Ларкин. Но к тому времени, как Джеральд вышел из отеля вслед за доктором, тот исчез бесследно.
