Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
– Этерно, – Андрей показывается в дверях, тихонько стучит по косяку. – Можно тебя на минуту?
Я вяло перевожу взгляд с монитора на его нервную фигуру, он вертит в пальцах незажжённую сигарету. Набрав воздуха в лёгкие, он начинает:
– Мой долг как человека тебя уговорить…
– Ой, только не надо опять! – раздражённо отмахиваюсь я.
– Нет, пожалуйста, дай мне одну последнюю попытку.
Я секунду думаю, оценивающе прохожусь взглядом по его наполненному тревожной надеждой лицу.
– Я верю в медицину, я верю в будущее, – тихо начинает он. – Я верю в то, что однажды мы перестанем болеть, мучиться и, быть может, перестанем умирать. Я верю, что медицина – высшее благо, что мы не зря трудимся! И то, что есть у тебя, – это шаг, ещё одна ступенька на пути к этому будущему.
– Хорошо мыслишь, – усмехаюсь я. – Мне нравится. И если бы все думали как мы, это не было бы проблемой. – Я делаю паузу. – Но ты не понимаешь одного: эти знания – это большая сила, которая не должна попасть не в те руки. И не нам решать, как её употребить. Решать её судьбу должен тот, кто её создал.
– А если он сам не знает? Или… Если он так и не очнётся? – холодом проходятся слова по моей спине. – На секунду только представь: если было бы известно наверняка, что ждать нечего? Если бы решение зависело только от тебя?..
Не знаю, откуда во мне взялась эта жестокость – быть может, от усталости, – но меня начинает утомлять этот разговор, и я чувствую, как раздражаюсь.
– Ничего бы не поменялось. Исходим из того, что имеем. И пока я знаю, что он очнётся, я ничего менять не буду! Это его документы – ему и решать, – отрезаю я. – Так что поговори с ним лично сам, когда он проснётся.
Андрей бессильно облизывает губы, ещё пару секунд мнётся, порываясь что-то сказать. Я отворачиваюсь, всем видом показывая, что разговор окончен. Слышу, как закрылась с тихим скрипом дверь. Я укутываюсь в халат и ложусь на кушетку, не сводя взгляда с чужого и знакомого гладкого белого лица. Вот опять. Только я, его тело, моя слабость и кафельная тишина. Внутри будто волны вибраций проходятся, как от болезни. Я закрываю глаза, вслушиваясь в замедленное коматозное дыхание и тихий треск лампочек над головой. Поздно уже. Быть может, завтра будет лучше.
* * *
Резкая, страшная, давящая боль на шее – меня тянет куда-то в сторону, как костлявой рукой. Тут же я панически просыпаюсь и нащупываю обмотанный вокруг гортани резиновый жгут. Он затягивается туже и туже. Я брыкаюсь, бьюсь на кушетке, задыхаюсь, пытаюсь повернуться и, как сквозь туман, вижу перед собой бледное лицо Андрея с плотно сжатыми губами и испариной на лбу.
– Андрей?! – хриплю я. – Андре… – Голос перестаёт мне подчиняться, я быстро теряю кислород.
Я судорожно хватаю бутылку изопропилового спирта со стоящей у изголовья тележки, падают под ноги одноразовые шприцы и трубки инфузионных систем. Подошвы с резиновым визгом проскальзывают по плитке, пока меня мотает из стороны в сторону. Андрей пытается выбить у меня бутылку коленом, но я всё же успеваю скрутить крышку и плеснуть в него едкой жидкостью. Он тут же отпускает жгут, отшатывается, конвульсивно принимается стирать рукавом спирт с лица. Я с хрипом втягиваю воздух, хватаясь за шею, брезгливо отбрасываю удавку. Ослеплённый Андрей корчится, мычит, тянется в сторону умывальника. Я встаю, хватаю с тумбы тяжёлую стеклянную бутылку и, словно битой, с глухим стуком всаживаю ему по пояснице. Он валится, всё ещё пытаясь угомонить жжение на коже и в глазах, очки падают с его головы.
– Стой! Стой! – кричит брат, загораживаясь рукой.
Он подползает к умывальнику. А меня такая душная злоба опаляет, такое жгучее, болезненное презрение. Я отбрасываю бутылку, она звякает об пол, катится, стукается о стену. И я безмолвно смотрю, как Андрей, скрючившись и захлёбываясь под напором воды, промывает глаза, всё ещё пытаясь периферией следить за мной, но не может широко раскрыть веки. И чем дольше я смотрю, тем больше чувствую к нему равнодушной жалости.
– Уж если убить хотел, хоть бы прежде миорелаксант вколол, – ядовито цежу я сквозь зубы и захожусь в кашле из-за боли в пережатом горле. Наконец устало говорю: – Убирайся.
– Прости меня. – Он оседает на пол возле умывальника, шумит вода. – Прости! – То ли глаза у него слезятся, то ли и правда плачет.
– Зачем? Чего ты хотел добиться?!
– Я-я, – заикается он. – Да потому что я бы себя не простил, если бы ничего с этим не сделал! Я смог бы поступить с этими исследованиями лучше! Это нужно человечеству!
– Тебе всего мало, да? – спрашиваю я.
– Дело не в этом!
«Конечно в этом», – опечаленно думаю я. Если ты живёшь с чувством, что каждую секунду сгораешь и слабеешь, то будешь использовать любую возможность придать этому хаосу смысл. А Андрей, на его беду, нашёл смысл в том, чего понять пока даже не может. И это моя ошибка. Не просто ошибка, а полный провал.
– Неужели ты не осознаёшь?! Семнадцать лет прошло! Он не очнётся! – отчаянно кричит он. – Это кома! Всё! Баста!
– Уходи, Андрей. Прошу, – измученно говорю я.
Взгляд падает на шкаф с инструментами, я беру скальпель, перехватываю его поудобнее – не как инструмент, а как оружие. Конечно, я не буду его применять – это был бы позор для хирурга, – но уж пусть лучше Андрей меня боится. Лицо брата вмиг меняется. Он мотает головой, одними губами повторяя «нет-нет-нет». Я указываю на дверь:
– Я даю тебе час. Забирай свои вещи и проваливай.
Он подрывается, чуть не поскальзывается на разлитом спирте, выбегает в коридор. Я слежу за ним с почтительного расстояния, не выпуская лезвия из рук. Наблюдаю, как он поспешно бросает одежду в спортивную сумку, переобувается, плохо завязав шнурки. Он справляется за двадцать две минуты. Угрюмо и осуждающе смотрит на меня покрасневшими глазами. Как на неразумное и жестокое существо. Ну и пусть. Так ему будет даже легче расставаться.
– А это?.. – Он указывает на тетрадь с формулой.
– Забирай, – киваю я. – Я не нарушаю обещаний.
По его лицу пробегается тень облегчения. Он бережно складывает тетрадь в сумку.
– Спасибо, – серьёзно благодарит он. – Ну что, это… всё?.. – закидывает он лямку на плечо.
– Прощай, – вздыхаю я.
– До свидания, Этерно, – коротко прощается он, касаясь лба, будто козырька, и его силуэт исчезает в коридоре.
В глубине дома хлопает дверь. Я накрываю глаза ладонью, шумно сглатываю, переводя дух. Мне давно надо было признать правду. Мы разные. Напрасно мне казалось, что я смогу хоть в ком-нибудь взрастить понимание. Мы никогда не принадлежали одному миру. А всё от моей глупости. Наивности. Слабости! Я захожу в операционную и, приоткрыв створку окна, наблюдаю, как Андрей идёт прочь от дома к трассе; занимается рассвет.
Как же ты не понимаешь? От надежды отказаться сложнее всего. Ты сам готов был за неё убить. Но всё равно я желаю тебе только самого хорошего. Надеюсь, ты найдёшь своё счастье.
Как только его фигурка скрывается на горизонте, я запираю все замки в доме, все двери и окна. Меня окружают только звенящая пустота и жужжание ламп над головой. Опять.
* * *
Неделя прошла с отъезда Андрея. Ожидание уже стало моим привычным состоянием. Да и когда было иначе. Семнадцать лет назад? Но «привычно» не значит «естественно». Я плыву в этом домике, как на космической станции, сквозь безвоздушную тьму. Дни напролёт я составляю хронологию изменений волн электроэнцефалографий. Пустой кабальный труд, но чем ещё заняться в этой глуши? Только коротать время за архивированием альфа-бета-гамма-чёрт-знает-чего-ещё-ритмов.
Всё это время я разговариваю с доктором. Не знаю о чём. Что-то пустое. Описываю погоду, рассказываю о своих бесполезных днях в институте, делюсь наблюдениями о людях. Неважно, слышит он меня или нет, но иногда в ответ на звук моего голоса в волнах всё же проскальзывают изменения – или, может, мне только мерещится. Наверное, если я сойду с ума, я и не замечу. Сплю я, конечно, тут же, на кушетке. Рядом со столом. От этого
