Счастливого дня пробуждения - Анастасия Калюжная
– Сколько, говоришь, он здесь пролежал? – медленно и сипло, словно через ком в горле, произносит Андрей. – Семнадцать лет?
Я делаю рваный шаг вперёд, провожу рукой по стеклу, снимая тонкую паутинку пыли, смотрю в ненавистное лицо, которое должно было принадлежать ему. Ноги подкашиваются, я оседаю на пол, меня захлёстывает пустотой. Да и как себя можно чувствовать, когда сталкиваешься с доказательством своей вины. Брат подходит ближе, всё ещё с недоверием смотрит на человеческую фигуру в толще мутного белёсого раствора. Я вижу, что ему страшно.
– Да как же… – Андрей касается стекла так опасливо, словно оно может его укусить. – Даже не размяк?
– Конечно нет, – усмехаюсь я, смотрю на плавающую у моего лица руку – гладкая, словно лаком покрытая. Тихонечко провожу костяшкой вдоль поверхности. Будто всё это вчера было.
– Я ничего не понимаю. – Андрей массирует висок. – И мозг, говоришь, живой? Всё это время был?
– Без электрической активности, – качаю я головой.
– Мёртвый? – ещё больше путается он.
– Не мёртвый и не живой. – Я прячу лицо в руках. Даже не знаю, как ему это объяснить, как объяснить парой слов всю ту огромную процедуру, все химические реакции, способ переписать самую суть человеческого организма. – На самой грани.
Андрей садится на пол рядом со мной, но неотрывно и суеверно смотрит на тело. Как на спящее чудовище.
– И что, это никакое не бальзамирование? И белки не свернулись?
– Нет-нет, что ты! Иначе бы не было никакого смысла.
– Если это правда… Да вы хоть понимаете, что вы изобрели?! – ввинчивается его голос штопором.
Я морщусь:
– Разве это важно? Да и я здесь ни при чём. Это всё он.
– Если реально так надолго сохранять органы, то скольких людей было возможно спасти! – с трепетом шепчет он. – Это бы всё поменяло! И вы с этим ничего не сделали?!
Вижу ужас в его глазах. Вижу, что он хочет что-то сказать, но в итоге мы оба молчим, и каждый думает о своём.
* * *
Первая ночь проходит как-то беспокойно. Я долго ворочаюсь, часто поднимаюсь, брожу по комнате, оглядываюсь на мозг доктора у меня на столе. Как он будет себя чувствовать, когда очнётся? Узнает ли меня? Где он сейчас? Все эти годы он видит пустоту. Ничто. Не существует. А этого он больше всего боялся.
Слышу через стенку, как Андрей тоже шатается из угла в угол, словно запертый в клетке пёс. Я несколько раз спускаюсь в операционную – мы там прибрались и перевезли туда контейнер. Сажусь на пол и долго, часами, наверное, смотрю на тело, уткнув нос в колени. Я его ненавижу, и всё же какая это хорошая работа. Накрывает страхом: а вдруг опять не получится? Вдруг я… проиграю? Вдруг в этот раз совершу по-настоящему непоправимую ошибку и убью его навсегда?
Утром я застаю сонного и какого-то потерянного Андрея на кухне, он пьёт крепкий кофе с сахаром и курит, хмуро глядя в столешницу.
– А тут, я смотрю, никто не живёт? – мотает он головой на домики посёлка за стеклом. – Ни одного окна не горело.
– Тоже не выспался, на домики смотрел? – улыбаюсь я, тру глаза, мерцают мушки под веками.
– Попробуй усни! – Он хмурится, цыкает. – Слушай… Ты умнейший человек из всех, кого я знаю, и я тебя очень уважаю, но… Я всё в толк не возьму, почему вы никому не рассказали об этом? Не запатентовали? Не помогли никому? – цедит он. – Да, в конце концов, это можно было дорого продать, уйму бабок сделать на этом!
– Я не думаю, что доктору нужны были деньги…
– У него-то, судя по всему, их было в достатке! – издевательски машет он рукой в сторону операционной. – Ну и какой в этом смысл? Не для себя же он это всё берёг? Ему что, совсем никому не хотелось помочь? Денег не хотелось? Ну не поверю я, что он не понимал, какое открытие совершил! Да и ты туда же – столько лет молчать. – Его губы презрительно искривляются.
Я тяжело вздыхаю и прибиваюсь к дверному косяку. Это он ещё и половины не знает.
– Он мог бы спасти миллионы людей! А в перспективе и того больше, – распаляется брат.
– Он был учёный, не просто медик, – пожимаю я плечами. – Он лучше нас с тобой понимал, что значат эти открытия. И именно потому он понимал, что разом всё это публиковать опасно, мы даже не успели собрать базу. А уж то, как это повлияло бы на мир! Думаешь, исследования только в те руки попадут? Риски слишком высок…
– Да пока вы с ним думали, поумирали десятки или – не знаю – сотни! – перебивает Андрей. – Они-то в чём виноваты?
Мне не нравится, как он ставит этот вопрос, упуская главное. Я морщусь.
– Знание – это власть. И то, как ты с ним поступаешь, – это всегда сделка с совестью. И если он решил, что сейчас не время, значит, действительно не время: иногда от вмешательства больше вреда, чем пользы. А люди… Отдельные люди, пожалуй, волновали его меньше науки в целом. – Я не могу сказать этого наверняка, но могу представить; наверное, когда долго живёшь и рассчитываешь на бессмертие, все люди вокруг сливаются в бесконечный поток цветного конфетти: у них своя жизнь, у тебя своя. – И в своей жизни он научился преследовать только свою цель.
– Ага, а череп ему не жал? – ядовито вздыхает брат. – Ладно, чёрт с тобой. Что дальше?
Я тут же оживляюсь:
– Для начала биопсию сделать. Гистологию, цитологию, проверить состояние тканей…
– Ой нет, с этим ты как-то без меня давай! – Его передёргивает, как от холода. – У меня от этого тела мурашки. Вы его – да вы его из кого собирали-то! Даже касаться не хочу.
Я жалостливо смотрю на Андрея. В реанимацию ему путь заказан.
– Ладно, пробы тогда сделаю я, а ты проверишь аппаратуру.
– А инструкции хоть остались? – растерянно уточняет брат.
С грехом пополам я объясняю Андрею, как всем этим пользоваться. Он, конечно, имеет какое-то представление, но со многим ему ещё не приходилось работать на практике. Подготовка к операции у нас идёт медленно и тяжело, большей частью это ложится на мои плечи, но я и не против. Мне кажется, только тяжёлой работой я и смогу искупить вину. Приятное волнение пробегает по коже, когда я представляю, как всё снова станет хорошо, какую лёгкость я почувствую. Я стараюсь не думать об ином исходе. Его не будет! Только не опять!
Андрей больше наблюдает, где-то бродит за спиной, опасливо глядя на мою работу и всеми силами избегая смотреть на тело.
* * *
Подготовка занимает примерно неделю: никаких осложнений, все органы в порядке, аппаратура рабочая. Пожалуй, завтра тогда съезжу за химикатами, а на послезавтра можно планировать операцию.
– Андрей! – зову я, но он не откликается. – Андрей!
Да куда же он подевался? Я выхожу из операционной. На первом этаже его нет. Наверное, в комнате. Он занимает теперь мою прежнюю спальню, а я живу во флигеле. Поднимаюсь на второй этаж, иду по коридору, заглядывая в комнаты. Дверь моего кабинета приоткрыта.
– Андрей? – Я толкаю створку.
Он стоит, склонившись над столом, в его руках пожелтевшая от времени бумага, на полу лежит мой саквояж, всюду разбросаны тетради, записи. Брат оборачивается, его лицо искривляется:
– Вы можете лечить аксональные повреждения?! – дрожит его голос. – Саногенез разгонять?!
– Ну, да, – хмурюсь я. – Это то, что спасло тебя…
– Да ты издеваешься! – звенят истерические нотки в его голосе. – Меня одного?! А скольких людей это могло бы спасти! Младенцев! Ты хоть знаешь, что каждый пятый погибает, а половина остаётся инвалидами! И за все, за все эти семнадцать лет тебе ни разу не захотелось это опубликовать? Кому-то помочь?!
– Дело не в этом, – морщусь я.
– А в чём тогда?! Объясни! – злобно швыряет он тетрадь. – Объясни мне!
– Это не мои открытия, я не имею права этим распоряжаться…
– Да какая разница! Он-то давно мёртв! – клокочет Андрей.
– Не говори так, – чувствую, как злая
