Евгения Микулина - Женщина-VAMP

Вот только я вижу в нем нечто большее. Нечто особенное. В моих глазах он… сияет. Он похож на… На самом деле он похож на какого-нибудь пастушка из греческого мифа, юного Париса или Адониса, которые бродили по запыленным горам между серыми оливами, не подозревая о своей исключительности, – но при этом красивые настолько, что вызывали восхищение, страсть и зависть олимпийских богов.

И Парис, и Адонис кончили плохо. Все эти пастушки кончили плохо. Хорошо, что я об этом вспомнила. Вовремя.

Небо светлеет – летние ночи коротки, скоро рассвет. Как всегда в это полусумеречное время, налетает холодный ветерок. Он заставляет меня поежиться. Не от холода, конечно, – я не чувствительна к холоду. Этот ветерок просто прилетел очень вовремя, чтобы вернуть меня к реальности – чтобы отвлечь от глупых мыслей и заставить взять себя в руки. Чтобы напомнить мне, кто я такая и как опасно этому красивому ребенку приближаться ко мне. И как непростительно с моей стороны будет приближаться к нему. Как бы мне этого ни хотелось. А мне давно – может быть, никогда за всю мою полную событиями жизнь – ничего так не хотелось. И значит, я должна быть очень, очень осторожна. Я всегда гордилась своим самоконтролем, своей внутренней дисциплиной. Может быть, они никогда раньше не подвергались такому испытанию?

Я вздыхаю, глядя на серое небо. Что мне еще остается, кроме как вздыхать?

В этой ситуации есть, однако, нечто позитивное. Он меня терпеть не может – я страшно его раздражаю. Он считает меня – и справедливо, конечно, – жестокой дрянью, которая лишила должности его близкого друга. Вероятно, он также считает меня дурой, взявшейся за работу, с которой не может справиться. Сегодня, на редколлегии, какие он бросал на меня смурные, сердитые взгляды, как поджимал губы, с каким остервенением рисовал каракули на бумажке с планом номера. С какой наглой небрежностью ответил на прямой вопрос по поводу модной съемки – в его тоне так и сквозило: «Отстань, женщина, ладно? Я тебя знать не хочу». Такое прелестное инфантильное раздражение. Такой трогательный протест уязвленной мужской гордости.

О, это правильно, Влад, – так ты и должен думать. Так и должен ко мне относиться. Держись от меня подальше, презирай меня, иронизируй. Не подходи ко мне. Для твоей же пользы. Для того чтобы моя совесть была спокойна.

У меня есть, впрочем, дилемма. Для него лучше держаться от меня на расстоянии. Мне куда легче блюсти дисциплину, если он будет меня ненавидеть. Но что хорошо – что единственно возможно! – для его и моей жизни, то очень плохо для работы. Нельзя, чтобы он принимал мои руководящие указания в штыки, считал их дурацкими бабскими капризами, которые можно игнорировать. Мне нужно, чтобы он работал на меня с удовольствием, – он нужен мне, чтобы делать журнал. А если он будет продолжать в том же духе, что и всю эту неделю (а он вел себя, как натуральный саботажник, – халтурил, тянул время, не слушал, чего я от него хочу, в общем, всячески пассивно протестовал), ничего не получится. Мы и сроки сдачи запорем, и журнал испортим. Значит, мне придется убедить его в том, что я не так плоха, как ему кажется.

Проблема в том, что я гораздо, гораздо хуже.

Как мне быть? Как вести себя, чтобы он меня принял как начальницу – но и только? Я могу очаровать его – это на самом деле до смешного легко. В этом-то и опасность – я знаю людей, знаю, как легко они переходят от раздражения к заинтересованности, от ненависти к страсти. Я вижу в его браваде и обиде тревожные признаки – вижу, что интересна ему, что занимаю его мысли. Я вызываю в нем желания, которые его бесят и интригуют. Я слышу, как бьется его сердце – как ускоряется его ритм, когда он смотрит на меня. Я знаю, отчего он краснеет и злится. Мне так мало нужно приложить усилий, чтобы он стал моим. Стоит только протянуть руку, и я получу все, что хочу. Но я не должна перейти грань. Мне нужно найти способ подружиться с ним – но не влюбить его в себя. А это сложно, сложно, сложно. Потому что грань очень тонка, а он очень красив, а я, в конце концов, всего лишь женщина.

Мне неприятно признаваться в этом самой себе, но опасность велика. Он мне слишком нравится. Я МОГУ потерять контроль. Могу оступиться. Но я не должна.

Сегодня, на кухне, когда он разбил из-за меня свою кружку и так нелепо и застенчиво по этому поводу злился, я оказалась близка к катастрофе. Я ведь намеревалась поговорить с ним сухо, спокойно, по-деловому. Но у меня ничего не вышло – я слишком много ему улыбалась, слишком часто смотрела в глаза и прикоснулась к его руке. И у него, конечно, сразу сбилось дыхание, и расширились зрачки, и задрожали руки. Хорошо, что он порезался об этот злосчастный осколок, – вид его крови меня хоть чуточку отрезвил. Вернул с небес на землю. Заставил, в конце концов, уйти.

Когда он спросил меня, не боюсь ли я мышей, в его голосе звучала… нежность. Это очень, очень плохо. Но куда хуже то, что мне это понравилось.

Над Москвой встает солнце, но на мою террасу попадает не сразу – она все еще скрыта густой серой тенью. Но это все равно знак того, что мне пора заканчивать свои одинокие посиделки. Я встаю, потягиваюсь и иду в квартиру – потихоньку собираться на работу. Такой хороший, свежий занимается день – мне так не хочется садиться в машину… Хм. Если взять крем против загара – с максимальной степенью защиты, – и надеть что-то с рукавами, и держаться на теневой стороне улицы… Тогда я, пожалуй, могу дойти до работы пешком. Да, так я и сделаю – пройдусь по бульварам. Приду на работу, как обычно, слишком рано. Ну и прекрасно – подам хороший пример сотрудникам.

Я прохожу в ванную – причесаться и нанести крем. Я внимательно изучаю себя в зеркале. Как я и думала, последний коктейль оказался лишним – глаза у меня покраснели. Надо не забыть солнечные очки.

Я размышляю над тем, не надеть ли мне любимое синее платье – оно очень мне идет. Но потом вспоминаю про солнце и про обед с Владом и натягиваю джинсы и закрытый топ с длинными рукавами. Я не люблю так одеваться, и это хорошо – не хочу чувствовать себя нарядной и соблазнительной. Во всяком случае не сегодня. Не с ним.

И, даже говоря себе все это, думая все эти совершенно правильные мысли, я вижу в зеркале, что на моем лице красуется глупая, счастливая улыбка. Ну что за наказание? Я ничего не могу с собой поделать: я улыбаюсь широко и счастливо, потому что иду туда, где увижу его. Потому что мы пойдем с ним сегодня обедать, и он будет мне улыбаться. И краснеть. И смотреть с недоуменным восхищением в глаза из-под неприлично густых ресниц, и ерошить непослушные волосы длинными, красивыми пальцами.

Тра-ля-ля-ля… Я иду сегодня обедать с Владом, и я очень, очень счастлива. Потому что я – бессовестная дрянь, забывшая всякий стыд и совесть.