Евгения Микулина - Женщина-VAMP

Я непростительно расслабилась, и я была наказана.

Влад Потоцкий застал меня врасплох.

Конечно, я слышала его имя и видела его работу. И мне было совершенно очевидно, что именно он, его глаз и чутье, до сих пор делали русское издание Alfa Male более или менее красивым и сексуальным журналом – даже вопреки вопиющему несоответствию Михалыча должности главного редактора. Им очень повезло с арт-директором, думала я каждый раз, просматривая свежий номер, – а я всегда внимательно читаю весь «глянец», благо времени у меня предостаточно. По каждому его макету, по выбору обложек, по работе со шрифтами было видно: у Влада есть и дерзость, и вкус, и острое чувство моды, причем не только в одежде – он понимает и что интересно публике, и, главное, как это выразить на журнальной странице. Я заочно уважала его и твердо знала – что бы я ни изменила в Alfa Male, артдиректором непременно должен остаться Влад Потоцкий. Он ровно такой, каким должен быть арт-директор в МОЕМ журнале. Он – идеален, он – то, что мне нужно.

Я и представить себе не могла, насколько он идеален и насколько будет мне нужен.

Я оказалась совершенно не готова к его красоте. Я видела в жизни столько красивых людей – они окружали меня всегда. Я не думала, что кто-то может меня так поразить. Но вот же – пожалуйста. Такой простой, казалось бы, мальчик. Высокий, худой, длинный: длинные ноги в неброских дизайнерских джинсах, длинные руки, длинные пальцы, которые так мягко ложатся на клавиши компьютера, так красиво держат сигарету, так нервно барабанят по столу, когда он чем-то раздражен или просто задумался.

Он очень вкусно пахнет. Это удивительно, кстати, потому что у мужчин крайне редко получается подобрать себе одеколон, который бы меня не раздражал, – из-за чувствительного носа, и некоторые запахи, например магнолия, меня просто бесят, доводят до тошноты. Влад – другое дело. Он пахнет какой-то приятной свежестью, чем-то травяным и терпким – понятия не имею, что это, но что-то очень хорошее. Ну и еще он пахнет собой, конечно. Как все люди. Но он – как-то особенно.

У него такая странная грация – он будто слегка развинчен во всех суставах. Он слегка сутулится. Он кажется таким хрупким. И юным – чего стоят только его мешковатые футболки с дурацкими надписями вроде «Fuck Work!», кеды с развязанными шнурками и вечно взъерошенные волосы, чуточку волнистые, непослушные, темные рыжеватые волосы с выгоревшими на солнце прядями. Такие бывают у мальчишек, которые провели лето, гоняя по проселочным дорогам на велосипеде и целыми днями торча на берегу речки. Ну все правильно – он и есть мальчишка, самый настоящий мальчишка. Сколько ему лет – двадцать шесть? Рядом с ним я чувствую себя бесконечно, безмерно, непоправимо старой…

Московское небо над моей головой становится совершенно черным. На нем даже видны звезды. Я не знаю, сколько часов уже сижу здесь, на своей террасе, и как давно мое недовольство собой сменилось этой глупой, глупой, глупой мечтательностью. Хочется выпить еще один коктейль, но я не думаю, что это разумно, – мне вовсе не нужны завтра на работе покрасневшие глаза.

А, к черту все – выпью: утро я вполне могу просидеть в темных очках, а ко времени обеда с Владом все уже пройдет. Мне нужно выпить, потому что я устала ругать себя, я хочу просто посидеть здесь еще и подумать о нем. Это баловство чистой воды, я точно знаю, чего ни в коем случае не должна и не стану делать: я не буду приближаться к нему по-настоящему, так, как мне бы хотелось, потому что я ни в коем случае не могу причинить ему боль. Пусть я сейчас о нем думаю, но это ни во что не выльется, не пойдет дальше. Я не буду строить планов – если не считать плана держать его на расстоянии. Я – разумная, ответственная женщина, я не стану делать никаких глупостей. Но сейчас я очень, очень хочу подумать о нем еще. Почувствовать себя живой и настоящей – тут, одна в ночном городе, наедине с собой. Никакого вреда не будет. Я просто помечтаю…

Вкус «Кровавой Мэри» на губах заставляет меня вспомнить его губы – его широкий, подвижный рот, всегда готовый изогнуться в капризной усмешке. О, он капризен, и обидчив, и темпераментен, мой арт-директор, он не любит, когда что-то не по нему, и может надуться, как мышь на крупу, от любого неосторожного слова. Тогда на его высоких, резко очерченных скулах вспыхивает румянец – нервный, быстрый, восхитительного цвета, такой бывает только у людей с очень хорошей кожей. Он бледнеет так же быстро, как краснеет, – да, кровь бежит по его венам очень проворно… И когда он бледнеет, его темные брови выглядят так, словно их углем прочертил Модильяни, – линия такая же резкая, такая же безошибочно точная.

А его глаза… Я могу долго, долго думать о его глазах. Об их необычном, диковатом каком-то разрезе – бог знает, сколько разных кровей смешалось среди его предков, чтобы они стали такими. Об их цвете, который все время меняется с зеленого на свинцово-серый. О непристойно, не по-мужски длинных и густых ресницах. И о выражении этих глаз – одновременно и сонных и дерзких, словно похмельных. Иногда мне хочется назвать его взгляд «порочным», но это абсурдно. В нем нет порочности – Влад для этого слишком молод и слишком мало думает о самом себе. Это не порочность, а всего лишь беспечная наглость мальчишки, который знает, что талантлив, и привык к тому, что все его любят, и не задумывается – почему. Он никогда не любуется собой, он принимает себя как данность. Его обаяние в том и заключается, что он не подозревает, насколько исключителен, как выглядит со стороны, какое производит впечатление.

Он ослепителен. Необычен – сколько раз я отмечала про себя, что его лицо, с этими скулами, бровями, с этими дикими глазами и подвижным ртом, в профиль и фас выглядит совершенно по-разному, словно два лица двух разных людей. Одинаково красивых, одинаково юных, одинаково беззащитных.

Да, именно так. Он красив, юн, и он беззащитен. Как бабочка, которая умирает от одного прикосновения к ее крыльям.

Могу себе представить, какое у Влада будет лицо, если его кто-то сравнит с бабочкой! Я просто слышу, как он фыркает, поднимает одну угольную бровь, кривит губы и, чуть разведя лежащие на столе руки – странно, что у него есть этот жест, я много раз видела его у англичан, но не здесь, не в Москве, – словно подчеркивая ими вопрос, скажет с непередаваемой смешливой интонацией: «Чего?!»

О-о. Нельзя, мне решительно нельзя проводить время за такими мыслями. Я ведь знаю, что на самом деле он просто юноша, просто обычный человек, в котором как-то по-особенному – для моих именно глаз, для моего восприятия – соединились цвета, линии, жесты и запахи. Он не чудо природы, не феномен – он обычный москвич двадцати шести лет, умный, способный, красивый парень, умеющий одеваться и подать себя. Расслабленный. Обаятельный. Всё. Это, собственно, и всё.