Между двух огней - Кристофер Бьюлман

— Почему?

— Он слишком тяжелый для тебя, и у нас нет лошади, — сказал он, выхватывая его у нее из рук.

— Ты мог бы взять ослицу.

— Что?

— Но ты съел мою ослицу.

Он что-то проворчал в ответ и начал вытаскивать все необходимое, начав с шести желтых свечей из пчелиного воска.

— Необычно — сказал он. — Ни у одного крепостного нет восковых свечей. Чем занимался твой папа?

— Он юрист. И он разводит пчел. Я имею в виду, разводил пчел. Он продавал мед и соты для них торговцу. Вскоре после того, как люди начали болеть, пришли несколько подмастерьев и сожгли ульи, сказав, что это пчелы принесли чуму сюда, летая в больные города и деревни, где жили евреи. Позже они вернулись, голодные, и попросили меда, но папа сказал им, что они его сожгли, поэтому они пригрозили убить его, но только ударили. Но он не сильно пострадал. Только у него немного осталось.

— Да, осталось, — сказал Томас, пробуя пальцем липкий горшочек. Затем еще один. Он бросил взгляд на Жако, который уже заметил горшочки и быстро приближался, забыв, что все еще держит лопату.

Томас встал и направил свой меч на мужчину, который вспомнил о лопате, уронил ее и упал на колени, сложив руки перед грудью. Он открыл рот, словно ожидая причастия. Томас стоял над ним с горшочком меда и мечом.

— Пожалуйста? — попросил Жако самым тихим голосом, на какой был способен.

— Ладно, ладно, птенчик. Перестань так жалобно глядеть, — сказал Томас, убирая меч в ножны. Он опрокинул горшок с густой янтарной жидкостью и поднес его ко рту маленького человека, чтобы струйка медленно попала внутрь. Жако издал радостный звук и проглотил каплю, ухмыляясь, отчего жидкость попала ему в бороду. Но второй капли не последовало, хотя он снова открыл рот в ожидании.

— Копай.

— Готово.

— Почти готово. Копай.

Томас вытащил из мешка девочки большую книгу.

— Что это?

Она просто посмотрела на него снизу вверх.

Он прищурился на буквы и прочитал их вслух.

— Фома Аквинский? Правда?

Она кивнула.

— Ты умеешь читать? — спросила она.

— Только не Фому Аквинского.

— Я думала, рыцари умеют читать.

— Кто сказал, что я рыцарь?

— Ты выглядишь как рыцарь.

— Ты нечасто встречала рыцарей. Большинство из них могут нарисовать цыпленка вместо подписи, но больше ничего... ученого.

— Фома Аквинский — любимец Папы. Потому что он мог бы стать лордом, но предпочел отречься от мира. Хотя мне больше нравится Святой Франциск.

— Я думал, что Аквинский был толстым.

— Не знаю.

— Он был таким. Он был великим и толстым. Поэтому он отказался от женских сисек и ел пирожные, пока у него самого не выросли сиськи.

— Не стоит насмехаться над великим человеком.

— Даже его книга толстая. Она весит как теленок.

— Я ее понесу.

— Сначала ты ее понесешь, а потом я тебя. Если она понравилась твоему папе, оставь ее ему. А это? Что это, черт возьми, такое?

Он держал в руках что-то вроде маленького инструмента из оленьей кости с ножкой и луковицей на конце. Она взяла его у него, поднесла к ведру с водой и налила немного. Затем она подула на ножку, и та приятно защебетала, совсем как птичка.

— Оставь это, — сказал он, забирая у нее свисток.

Он хотел было сломать инструмент, но она положила свою руку на его.

— Почему? Он ничего не весит. И делает меня счастливой.

— Делать тебя счастливой — не моя работа.

— Я знаю. Вот почему я хочу свисток.

Он хмыкнул и вернул его ей.

— Ты что, только и делаешь, что хмыкаешь?

Он снова хмыкнул.

Она ответила ему, подув в свою игрушку, умудрившись выглядеть одновременно невинной и вызывающей; свисток издал веселую птичью песенку.

— Но это ты точно оставишь, — сказал он, показывая ей крест из сосны и свинца.

Она перестала щебетать.

— Нет, — сказала она.

— Настоящий крест весил меньше.

— Его подарил нам францисканец.

— За пригоршню серебра и долгий плотоядный взгляд на твою мать, если я знаю своих францисканцев.

— Пожалуйста, не говори гадостей о моей матери. И это касается других твоих ругательств, пожалуйста.

— Отлично. Но это останется здесь.

С этими словами Томас встал и швырнул крест в грязное поле. Как только он бросил его, девочка вскочила на свои ноги-тростинки и подняла его из грязи, прижимая к груди, еще больше испачкав некогда белое платье. Он забрал его у нее и снова швырнул. Она снова побежала за ним.

— Черт возьми, — сказал он, когда она принесла его обратно. Он снова забрал его у нее и швырнул о дерево, где крест раскололся на две части. Девочка посмотрела на него, всхлипнула и поднесла запястье ко рту.

— Это просто из-за веса, — сказал он. — Мы найдем тебе что-нибудь полегче.

Она все еще всхлипывала.

— Не плачь из-за этой штуки. Это просто барахло.

— Я плачу не из-за этого.

— Иисус Христос, тогда из-за чего?

— Только на мгновение. Я увидела ее.

— Что ты увидела?

— Твою душу.

— Души невидимы.

— Не всегда.

— Всегда. Но не для тебя, а? Ну, и какая она? Рожки и козлиные ножки? Я дьявол?

— Нет. Но один из них рядом с тобой. Один из них всегда рядом с тобой. Они хотят тебя.

— Ведьма. Господи кровавый Иисусе, я собираюсь отправиться в путь с маленькой странной ведьмой.

Она вытерла слезы со щек внутренней стороной запястья. Она была похожа на дикую крестьянскую девчонку. Кто бы согласился ее приютить?

— У тебя в мешке есть расческа?

— Нет.

— А в доме?

— Да. Она принадлежала моей матери.

— Принеси ее. И начинай пользоваться.

ТРИ

О Башне и Разграбленной Церкви

С холма на них смотрела своими узкими окнами старая башня; замок какого-то мелкого сеньора, унаследованный от норманнов, похожий на тот, что Томас оставил позади себя в Пикардии. В лучшие времена всадник мог бы выехать из этого места и взять с них плату за проезд, но лошадь и всадник, скорее всего, давно были в желудках ворон, которые каркали на них с зубчатых стен. Тень от башни ползла к ним по склону холма, покрытому блестящей травой, и Томас подумал, что у них в запасе, возможно, часа три светлого времени.

— Как называется этот город? — спросил он девочку, обмахиваясь шляпой.

— Флер-де-Рош, — сказала она. — Не хочешь ли узнать и мое имя?

— Нет.

— Это потому, что ты не хочешь испытывать ко мне симпатию?

— Я не испытываю.

— Но ты мог бы, если бы знал мое имя и другие вещи обо мне, чтобы я не была просто «девочкой». Поэтому?

— Заткнись.

Это был маленький городок, но больше,