Между двух огней - Кристофер Бьюлман
— Ты умная девочка. Слишком умная. Этот мир создан не для умных девочек. Вот и мы.
С этими словами он свободной рукой открыл дверь сарая.
— Мария, Матерь Божья, — сказал он.
Годфруа тяжело делал последние тяжелые вздохи, лежа лицом в грязи, с дырой в голове, из которой струилась кровь, как из дырявого бурдюка для вина. Его руки дрожали. Толстяк привалился к стене и был похож на сонного ребенка, уткнувшегося подбородком в грудь, но он был весь в крови, а голова сидела неправильно, потому что едва держалась на месте. Его руку перерубило чуть ниже рукава кольчуги. Она осталась рядом, все еще сжимая ладонью свой ужасный молот. Его убийца вонзил меч именно туда, куда хотел, и с огромной силой.
— Опусти ее, — сказал Томас.
— Счас.
Острие меча вошло в шерстяной капюшон Жако и завязло где-то за его ухом. Он знал, что человек, владеющий мечом, может проткнуть им и капюшон, и череп с такой же легкостью, как тыкву.
— Пожалуйста, не убивай меня, — попросил Жако.
— Я должен, иначе не смогу здесь спать.
— Я уйду.
— Ты вернешься и ночью перережешь мне горло из любви к Годфруа. Он твой кузен.
— По материнской линии. И мне не нравилась моя мать.
— Прости, Жако.
— Ты мог бы уйти.
— Я слишком устал. И ты бы меня нашел.
— Нет.
— Опусти ее, чтобы она не пострадала.
— Нет.
— Ты действительно хочешь, чтобы твоим последним поступком на земле была попытка спрятаться за спину девочки, которую чуть не изнасиловал?
Он опустил ее на землю, затем закрыл глаза руками. Но пока Томас пытался собраться с духом, чтобы нанести удар, девочка встала перед более низким мужчиной.
— Не убивай его, — сказала она.
Она подняла глаза на Томаса, и он заметил, какие у нее светлые и серые глаза. Как кремень в стенах амбара, только светящиеся. Как затянутое тучами небо, готовое вот-вот посинеть.
Томас опустил меч.
Дождь прекратился.
— И больше никого не убивай.
ДВА
О Меде и Сломанном Кресте
Томас и девочка спали в сарае на разных охапках гнилого сена, а мужчина с опущенным глазом был привязан в старом стойле ослицы. Вечером он не стал поднимать шум, потому что знал, как близок был к смерти, но ближе к утру забыл об этом и разбудил Томаса.
— Что? — прорычал Томас.
— Мои кальсоны. Ты не поможешь мне, чтобы я их не испачкал? Мне нужно посрать.
— Просто обосрись.
— Тебе нужно только немного сдвинуть кальсоны вниз.
— Мне все равно, если ты обосрешься. Лучшего ты не заслуживаешь.
— Это мои единственные штаны.
— Здесь ручей. Господи, ты болтаешь, как баба. Заткни свою дырку.
— Так ты отпустишь меня, когда вы уйдете? Чтобы я мог постирать свою одежду?
— Нет, если не будешь вести себя тихо.
Мужчина с опущенным глазом помолчал с минуту.
Потом он не вытерпел.
— Как ты можешь спать, когда все птицы проснулись и щебечут? И когда эти двое лежат мертвые рядом с тобой. Ты хотя бы закрыл им глаза?
— Нет. Они захотят увидеть пришествие Иисуса.
— По крайней мере, петух умер. Хоть одна приятная новость. Ты оставишь мне мой меч и арбалет?
— Не знаю.
— Потому что, если ты этого не сделаешь, это все равно что меня убить.
— Нет, Жако, это не так. Убить тебя было бы так просто, и я все еще испытываю искушение.
— Ты мог бы их закопать. Ты мог бы завернуть их в тряпку, закопать и оставить лопату. Мне потребовалось бы много времени, чтобы добраться до них. У тебя было бы преимущество. Или, если ты хочешь еще больше времени, ты мог бы сломать...
Томас встал.
— Извини. Я нервничаю. Ты же знаешь, я болтаю, когда нервничаю. Теперь я буду молчать.
— Уже слишком поздно.
Он подошел к Жако и бил его своим затянутым в кольчугу кулаком до тех пор, пока тот не потерял сознание и не опорожнил кишечник.
Запах оскорбил Томаса, поэтому он подошел к двери сарая и вдохнул утренний воздух, который был прохладным и приятным. На ясном небе, только начинавшем светлеть на востоке, мерцали редкие звезды. Было слишком светло, чтобы разглядеть комету, и он был этому рад. Он не хотел сейчас ни о чем беспокоиться.
Девочка что-то бормотала во сне, сначала это были просто звуки, но потом она сказала: «Папа… Папа… Они видят тебя сквозь картину. Маленькие мальчики... это дьяволы. Отойди от них». Томас ее разбудил, его огромная рука обхватила ее плечо, когда он тряс девочку.
Сначала она настороженно посмотрела на него, а потом вспомнила, что он был человеком, который ее защищал. Затем она вспомнила больше и, казалось, вот-вот заплачет.
— Никаких слез, — сказал он. — И никаких разговоров о дьяволах.
— Я постараюсь не плакать, — сказала она. — Но я не уверена, что смогу остановиться.
— Просто попытайся.
Она встала, стряхивая солому со спутанных волос.
— А кто говорил о дьяволах?
— Ты, во сне.
— Я знаю, мне приснился плохой сон, но я не помню дьяволов.
— Прекрати повторять это слово. Ты привлекаешь их внимание, когда о них говоришь.
— Да, — сказала она. — Я думаю, это правда.
Томас подошел к тому месту, где отрубленная рука толстяка все еще сжимала боевой молот. Он попытался разжать окоченевшие пальцы, затем сдался и, схватив молот над ними, поднес его к тому месту, где лежал арбалет Жако. Девочка думала, что он разобьет лук, но вместо этого он разбил рукоятку, лежавшую рядом, превратив ее в хлам.
— Почему не лук? — спросила девочка. Он посмотрел на нее, на ее изящные ручки и ножки, и подумал, как странно, что дети такие маленькие, и что они считают это нормальным. Он не мог вспомнить, как был маленьким. Каким он, должно быть, казался ей, когда стоял так высоко над ней, держа в руках этот смертоносный молот? Каково это — знать, что ты живешь или умираешь по прихоти окружающих тебя гигантов?
— Почему не лук? — повторила она, немного громче.
— Он слишком красивый. Его изготовили итальянцы, и выпущенный из него болт может пробить кольчугу, как яичную скорлупу.
Это была действительно красивая вещь — полировка, вишневое дерево, украшенное вставкой слоновой кости с резным изображением Тайной вечери.
— Он убьет тебя им.
— Тогда это будет моя проблема.
— И моя.
— Почему ты так думаешь?
— Я иду с тобой.
— Чушь собачья.
— Я иду.
— Мы поговорим об этом через минуту. Но он не сможет зарядить арбалет, пока не найдет другую рукоятку. Он недостаточно силен. Я недостаточно силен. Клянусь адом, Самсон недостаточно силен.
Она подошла к нему ближе.
— Не
