El creador en su laberinto - Андрей Миллер
В вечернее разгулье затянуло и самых простых местных жителей, и людей благородных кровей, и прибывших в городок солдат: всякие барьеры между людьми, которые прилично уважать при свете дня, ночью теряют смысл. Повсюду звучала музыка, а многоголосье уже никак нельзя было назвать трезвым. По пути и самому Паоло несколько раз протягивали выпивку: все предложения от отверг, благословляя добрых граждан крестным знамением.
Сейчас ему было совершенно не до того. Священник стремился скорее добраться до набережной, всё более ясно ощущая тревогу. Видение, явившееся ему на колокольне, оказалось мимолётным — но священник всё укреплялся во мнении, что дело не в помутнении рассудка.
Нечто страшное приближалось к Ланченцо, в этом он был уверен.
Возможно, корабль-умертвие стал своеобразным предзнаменованием мусульманской атаки, ниспосланным Паоло? Но в такую лунную ночь вражеская эскадра никак не могла подойти к берегу незамеченной. Сколько бы жители Ланченцо ни веселились летними вечерами, стража-то сохраняла должную бдительность: ещё буквально вчера времена были военными, а уж берберы с османами угрожали итальянскому побережью постоянно...
Господу ни к чему обращаться к жителям через священника, чтобы предупредить о такой опасности. Дело в ином? Паоло перестал задаваться этими вопросами, едва морская набережная открылась перед ним.
Народу здесь было полно: и извечный портовый люд, и случайные зеваки, и стража. Но стояла необыкновенная тишина, никто из собравшихся не издавал ни звука. Очевидцы картины, развернувшейся в порту Ланченцо, совершенно оцепенели. Паоло не видел лиц, обращённых к заливу, но мог догадаться, каково их выражение.
Сквозь неплотную толпу были хорошо видны разрезающие водную гладь пирсы, полная луна заливала светом множество небольших судов, пришвартованных к причалам. Это был прекрасный вид, вполне достойный кисти модного художника — но то, что виднелось выше мачт рыбацких лодок и ниже луны, выглядело безобразным пятном на холсте.
Мёртвый парусник загромождал собой открывающуюся перед взором картину. Он не то теперь казался гораздо больше, чем прежде — не то Паоло со своей колокольни неверно оценил размеры судна. Исполинский корабль превосходил размерами любой венецианский галеас, и уже только поэтому казался бы совершенно фантастичным. Но луна позволяла рассмотреть и всё прочее.
Над гаванью возвышалось полусгнившее судно, густо облепленное ракушками — будто оно долго пролежало на дне. Обнажённый тут и там остров придавал ему сходство с разлагающимся трупом, рёбра которого показались наружу. Гнилые паруса обвисли, а сохранившиеся орудийные порты выглядели как омерзительные отверстия, проделанные в теле паразитами. Ни на палубе, ни на готовых рассыпаться мачтах не было ни души.
Священник только теперь понял, сколь верна мысль, пришедшая ему в голову ранее. Корабль-труп, именно так, точнее сказать невозможно. Не покинутый командой в океане, не поднятый с морского дна: именно умерший ранее и обратившийся в нежить теперь. Словно когда-то был живым.
Парусник-умертвие продолжал неспешно двигаться, не нуждаясь в помощи ветра; вскоре отец Паоло смог прочесть его название. Золотистые буквы, никаким тленом и порчей не тронутые, ярко горели на почерневшем борту. Этот свет не был отражением ночного светила или огней порта: он шёл изнутри.
«Персефона». Именно это слово, написанное знакомым ему греческим алфавитом, прочёл Паоло.
Паоло впал в оцепенение не только из-за страха, хотя зрелище и наполняло разум ужасом; атмосфера этого ужаса, охватившего всех людей в гавани, физически ощущалась липкой. Прежде всего Паоло просто не понимал: что происходит, как теперь быть?
На носу корабля-трупа показалась одинокая фигура.
Издалека трудно было судить уверенно, но священнику показалась, что это женщина. Женщина, облачённая в красное: не изящное платье, но и не бесформенный плащ. Её одеяние могло бы сойти за саван, пожалуй.
До сих пор люди на берегу сохраняли испуганно-растерянное молчание — но последующее событие заставило многих закричать.
Что-то нарушило тот естественный порядок, которым двигались волны вокруг «Персефоны» — и по всему заливу, насколько его можно было рассмотреть. Словно под водой началось какое-то движение. В первый миг священник представил, будто ужасный парусник — это тело исполинского спрута. Кракена, который теперь зашевелил своими толстыми и длинными щупальцами, скрытыми под волнами — и вот-вот омерзительные отростки разметают утлые судёнышки в гавани, вцепятся в сторожевые башни, присосутся к прибрежным домам…
В какой-то мере Паоло оказался прав. Из-под воды тут и там показались мачты: сначала лишь самые верхушки, но корабли всплывали стремительно. И не узнать очертания этих судов было невозможно для любого жителя Ланченцо: ведь здесь почти каждый хоть как-то, но был связан с морским делом.
Вокруг гнилого парусника-колосса, призываемый женщиной в красном саване, восставал из моря османский флот. Да, без сомнения: это были именно такие корабли, на которых жестокие враги христиан совершают свои набеги. Небольшие и юркие, пригодные для разбойного промысла, а не крупного морского сражения. Сколько их было, десяток? Уже два, нет — наверное, все три… Паоло не мог сосчитать. За какую-то минуту на поверхность поднялась настоящая пиратская армада.
И все эти суда были такими же умертвиями, как «Персефона».
***
Если в таверне Джузеппе был неожиданно твёрд и спокоен, то едва выйдя за двери — явственно ощутил мурашки. Всё это были уже отнюдь не шутки, хотя о решении идти на принцип из-за ветреной цыганки юноша ничуть не жалел.
Видал он в войсках и более пустые поводы для дуэлей: к примеру, однажды двое ландскнехтов повздорили из-за своих несуразно крикливых одеяний — словно были дамами высшего света, а не солдатами императора. Извиняла их, конечно же, нечеловеческая степень опьянения, что была вызвана обилием трофеев и недостатком сражений. Но всё равно закончилось двумя трупами, а после передрались между собой друзья спорщиков и нескольких в итоге повесили за нарушение дисциплины. Никто, впрочем, особенно не расстроился — включая, вполне вероятно, и самих погибших. Всё веселее, чем помереть от чумы, не правда ли?
— Не убивай дурака, дерьма-то не оберёмся… — сказал Иаго один из его друзей, принимая шляпу каталонца. — Ранить и всего делов.
— Не жалко мне таких парней... — Иаго передал кому-то перевязь с ножнами.
— Моё жалование побольше ваших. — заявил итальянец. — Подкину пару монет, чтобы схоронили друга как следует!
Джузеппе предполагал, что посмотреть на их схватку соберётся целая толпа зевак — но ничего подобного. Из таверны вышло,
